В клинке Косалла отражается восходящее солнце, покуда Кейн прощается с женой.

Не стану пересказывать, о чем беседовали они трое в те минуты. Зерцало – оно стоит на моем столе, покуда я пишу эти строки, – показало мне не все, но и о том, что я знаю, вспоминать нестерпимо. Скажу лишь, что прощание их было кратким и сердечным. Остальное пусть поведает Кейн, коли захочет; желающих прошу к нему и обращаться.

Скажу одно: Пэллес Рил пожелала уйти.

Она не могла быть одновременно женщиной и богиней; хотя в ее власти было воссоздать свое смертное тело, вернуть душу смертной ей было не под силу. Стать богом – значит навеки остаться не до конца личностью, но стать до конца богиней она еще могла.

И не придумать ей было лучшего способа сохранить в безопасности своих близких.

А когда отзвучали слова прощания, Кейн вогнал меч в валун перед собою по самую рукоять.

– Вера, милая, слезь-ка на минуту, – пробормотал он, опуская девочку на мокрый песок. Та послушно отступила на шаг.

– Поехали, – пробормотал он себе под нос.

И сила, к которой он обращался, ответила ему огнем.

Он простер руки к камню, и с ладоней его сорвалось пламя жарче солнца; зрители заслонили руками лица, и даже Кейну пришлось зажмуриться. А когда пламя угасло, от каменной глыбы осталась лишь лужа застывающего шлака. Косалл же исчез без следа.

Пэллес Рил навеки осталась в реке.

Для нее это был счастливый конец.

Единственным реквиемом на ее похоронах прозвучал плеск волн на Великом Шамбайгене, да болтовня белок, да крик одинокого орла высоко-высоко над головой.

Чуть промедлив, Кейн склонился к дочери:

– Пойдем?

Та серьезно кивнула.

Он протянул руку, чтобы подхватить ее, но девочка крепко сжала ее.

– Я уже большая, – заявила она. – Сама пойду.

– Да, – согласился он промедлив, со странной неохотой. – Уже большая.

Когда они помогали друг другу взобраться на развалины башни, в мозгу Кейна прозвучал суховатый голос:

– Как трогательно.

– Имей уважение, – буркнул Кейн.

– Что за ирония: тот, кто менее всех привык выказывать уважение, более прочих его требует.

– Заткни хлебало.

Вера пристально глянула на него:

– Ты опять разговариваешь с богом?

– Ага, – ответил Кейн.

Девочка понимающе кивнула.

– Бог – он иногда бывает такая падла .

– Точно.

4

Они миновали шеренги рыцарей двора, выстроившихся по стойке «смирно» – оружие на-грудь, знамена опущены. За ними, одна, дрожа от холода, несмотря на роскошную енотовую шубу на плечах, стояла Эвери Шенкс.

Кейн и Вера остановились перед ней.

Старуха встретила взгляд убийцы, не дрогнув.

– Вера… – проговорил Кейн, отпуская ее руку, и чуть подтолкнул между лопатками. – Иди к гран-маман. Возвращайтесь во дворец.

В глазах Веры зияла пустота – река пела в ее мозгу.

– Хорошо. – Она внимательно глянула на него: – Я люблю тебя, папа.

– Я тебя тоже, милая. Просто… у меня есть дела. Взрослые. К ужину вернусь.

– Честно-честно?

– Обещаю, – ответил он, и память о том, как он в последний раз давал ей слово и не смог его сдержать, иззубренными крючками царапнула по сердцу.

Вера неохотно подошла к бабке, взяла ее за руку. Кейн снова посмотрел Эвери в глаза:

– Позаботься о ней.

Старуха фыркнула.

– Уж получше, чем заботился ты, – ответила она.