|
- Отец мой! Учитель! Монсеньор кардинал! - Встань, сын мой. Годы почти сравняли нас с тобой, и каждый из нас стал другому и сыном и отцом. Лишь одному богу известно, как переживал я твои мученья, стараясь хоть молитвою помочь тебе. Томмазо встал с колен. - Быть может, потому я и могу говорить: "Мыслю, следовательно, существую", - с горькою иронией произнес узник, потом пододвинул кардиналу табурет и сам присел на край тюремной койки. - Да, ты мыслишь и, к счастью, существуешь. Воздаю должное твоей силе, в которую воплотилось желание господа спасти тебя. О мыслях же твоих я и хотел поговорить с тобой. - Боюсь быть плохим собеседником. Эти стены за десятилетия отучили меня от общения с людьми. - Но ты и мыслил и писал для них. Чего ж ты добивался, пытаясь доказать, что не напрасно получил имя КОЛОКОЛ? - Учитель, вы услышали его звон, мой голос? Но мне вспоминать ваш голос - это воскрешать былое, переноситься в блаженные для меня дни детства, любви и свободы, в тепло семьи! - Семья! Твой отец жестоко обвинил меня, - печально произнес кардинал. - Из-за твоего решения покинуть светский мир я, поверь мне, безвозвратно потерял тогда семью, ставшую мне поистине родной. С тех пор уже около полувека я одинок среди людей. - Я тоже одинок, учитель, но только в каземате, - ответил узник. - Семья! Как странно слышать! Хотя нет ничего для меня дороже образа моей матери, отец мой! - Не только для тебя, - многозначительно произнес Спадавелли. Томмазо поднял настороженный взгляд, представив себе, каков был его учитель- доминиканец пятьдесят лет назад. Тот предостерегающе поднял руку. - Да, да! Я относился к тебе как к сыну, боготворя твою мать, воплощавшую на земле ангела небесного. Но не смей подумать греховного! Память ее и для меня, и для тебя священна! И не нарушен мой обет безбрачья, данный богу. Однако, угадав в тебе вулкан, готовый к извержению, невольно сам же пробудив в тебе готовность встать на бой с всеобщим злом, я, каюсь, испугался и хотел спасти тебя любой ценой, об этом же молила меня и твоя мать. - Спасти? - В своей наивности неискушенного бенедиктинца я слишком полагался на высоту монастырских стен, стремясь укрыть за ними твой мятущийся неистовый дух, ибо любил тебя, быть может, даже больше, чем твой собственный отец. - Укрыть меня в монастыре? Но разве это получилось? - Конечно, нет! Нельзя в темнице спрятать Солнце! - Вы верите, учитель, в мой факел, зажженный светилом? - В твой Город Солнца? Тогда скажи мне прежде, что ты хотел в нем сказать? - Учитель, позвольте мне прочесть сонет о сущности всех зол. |
