Главное – что он жив и здоров, даже сломанная рука уже двигается, раз он может брать еду. Значит, перелом потихоньку срастается и с Иоко все будет хорошо.

Проводник стоял среди колонн и напряженно всматривался в темноту, словно все еще надеялся увидеть меня или услышать мой голос, звук шагов.

Я вздохнула и попятилась. Даже хорошо, что здесь темно: можно уйти незамеченной.

– София, я знаю, что ты тут, – тихо проговорил Иоко.

Мне не хотелось нарваться на очередную грубость, и я ушла.

Именно такого родителя я хотела иметь всю жизнь: отца, который бы не отдергивал руку, случайно прикоснувшись ко мне, хвалил мои рисунки или критиковал, но главное – замечал их: видел, интересовался, спрашивал. Гордился бы мной, помогал, учил и заботился…

И всегда был рядом со своей ненавязчивой поддержкой.

Я немного успокоилась и даже стала находить удовольствие в этой своей новой, странной жизни. Мне нравились выматывающие уроки на темном дворе, выложенном белой плиткой, наши спокойные, уютные трапезы и та еда, что готовили в замке Зомана.

Теперь на моем столе в мансарде находились не только вазочки с конфетами и печеньем, но и стопка новых рисунков. Высокая мрачная башня Зомана, диковинные шпили Туманной Зыби, Воющий пролив – я запечатлела по памяти почти все уголки Мира Синих Трав, места, где довелось побывать.

Зоман видел эти рисунки, я не прятала ничего, кроме портрета Иоко, который лежал в картах Безвременья. Он по-прежнему вызывал боль и слезы. Я больше не ходила в подвал к моему Проводнику, лишь Бдук исправно приносил ему еду и докладывал, что тот жив-здоров.

– Да что ему сделается, ворону проклятущему?! – ворчал Бдук. – Все с ним будет хорошо. Его пророчества тоже сбудутся, как и твои, Госпожа.

А Зоман умело вливал яд лести в мое истосковавшееся по человеческому теплу сердце и управлял моими мыслями с ловкостью умелого фокусника. Я уже прислушивалась к нему, доверяла и считала свою жизнь очень даже хорошей. Когда тебя все время хвалят и все дается с потрясающей легкостью, а из зеркала на тебя глядит совершенный образ, невольно начинаешь уважать себя и гордиться собой.

Раны, нанесенные мне Иоко, постепенно затягивались.

Я почти смирилась с тем, что мое сердце разбито, почти научилась жить с этой мучительной внутренней болью. Иногда мне казалось, что моя душа покрывается тонкой, но прочной броней равнодушия. Все казалось ненужным и пустым, и только Посох – сосредоточие Силы жизни – радовал и вдохновлял.

Я все больше понимала, в чем секрет чародейства Хранителей. И если в этом разобраться, то никакого волшебства и не было. Это как с нашим электричеством: человек, который совсем не разбирается в физике, посчитает обычный фонарик невероятным чудом, а какой-нибудь простой телефон – чем-то вроде волшебного блюдца, показывающего весь мир по приказу своего хозяина.

После занятий мы ужинали (если это можно назвать ужином в замке, лишенном привычных понятий дня и ночи) и много разговаривали. Зоман вспоминал своих учеников и отзывался о них всегда хорошо и ласково, давал советы по рисованию и рассказывал историю Мира Синих Трав.

Однажды Зоман заговорил об Иоко.

– Да, сидит упрямец в подвале. Я и сам приношу ему еду, можешь не утруждать Бдука, – сказал Зоман. – Он уверен, что я злодей и из тебя сделаю злодейку, его не переубедить. Но разве ты похожа на колдунью? Потянешь роль могущественной черной чародейки, способной захватить весь свой мир?

От такой мысли мне хотелось смеяться, хотя смех и вышел бы очень горьким. Я представила, как приближаюсь к границе, да хоть к границе России и Белоруссии, с сучковатой палкой в руке и угрожаю раскидать всех пограничников, если они не пропустят меня, как ставлю ультиматум, требуя, чтобы мне сейчас же передали всю власть.