Служанка, как во сне, на деревянных ногах пошла к двери. Там остановилась и дрожащим голосом произнесла:

— Я по крайней мере думала, мадам, что ребенок у вас один, а тут…

— Все в свое время, Эллен. Идите скорей!

Прежде чем выйти, служанка приблизилась к детям, внимательно оглядела их.

— Какие худенькие! И где же их довели до такого?

— Поторапливайтесь, Эллен. Я пока разожгу камин.

Служанка ушла, Пен снова завернула детей в одеяла, подбросила в почти потухший камин топливо и уселась возле разгоравшегося огня, взяв детей на колени.

— Скажите хоть что-нибудь, — шепнула она им в отчаянии. — Не молчите!

Но они молчали и смотрели в огонь, завороженные его теплом. Тот, кого Пен назвала Чарлзом, слегка хмурился, второй ребенок увлеченно сосал палец.

Вошла Эллен с двумя серебряными мисками.

— Думаю, сначала покормим их, леди Пен, — сказала она деловито, вся ее растерянность улетучилась как дым.

— Хорошо, Эллен. Возьмите у меня рыженького, его имя Чарлз.

Когда крышки были сняты с мисок, дети сразу потянулись на теплый запах овсяной каши с медом.

— Кормите потихоньку, понемножку, мадам, — дала указание Эллен, и Пен безропотно выполнила его.

— Как вам кажется, — спросила она, — мой ребенок очень похож на своего отца?

Служанка, приглядевшись, честно призналась:

— Трудно сказать, мадам, сначала нужно хорошенько его отмыть.

— Конечно, — печально согласилась Пен, выскребая остатки каши, после которой, как ей показалось, глаза ребенка сделались ярче, а личико потеряло свою страшную худобу.

— Дать им еще, Эллен?

— Не сразу, миледи. После мытья получат по яичку и молоко.

Пен уже вынимала из-под постели медную лохань для купания, подвигала ближе к огню.

— А как с одеждой? — обеспокоенно спросила она.

— Это все легче легкого, мадам. Я пойду за горячей водой. В ожидании возвращения служанки Пен снова взяла детей на колени и, качая их, напевала колыбельную своего детства. К собственному удивлению, она хорошо помнила песню. Слова вырывались почти бессознательно, а думала она о том, что несчастные крошки должны научиться доверять ей и другим людям и навсегда стереть из памяти то страшное, что было с ними.

Купание у детей пользовалось куда меньшим успехом, чем еда. Они всячески выражали недовольство, негромко и бессловесно.

Их поместили в ванну вместе, однако рыженький выкарабкался из нее и побежал в угол комнаты, оставляя на полу следы.

— Пускай постоит там чуть-чуть, — сказала Пен, — мы пока вымоем Филиппа. — У нее впервые вырвалось это имя по отношению к ребенку, и она уверенно повторила:

— Да, Филиппа…

Они вдвоем мыли его, из-под темной мыльной пены показался какой-то совершенно новый цвет — как бывает после чистки серебра. Глядя на худое, почти просвечивающее личико, Пен снова и снова находила в нем черты своего покойного мужа: форма носа, линия рта. И особенно глаза с такими же длинными ресницами, как у Филиппа.

— Совсем как его отец, — проговорила она больше для себя, чем для Эллен.

— Ага, теперь и я замечаю, — подтвердила та, тщательно вытирая его голову с мягкими каштановыми волосами, чуть завивающимися на затылке.

Ребенок уже давно перестал вертеться и выражать недовольство. Он размяк, его опять клонило ко сну, и сил хватило лишь на то, чтобы засунуть в рот палец.