Гудлоу! Любимица леди Брайанстон, про которую упоминали старуха Уордел и Бетси Кошем — женщины из Хай-Уикома. Та самая, что была у постели Филиппа. Теперь ее подсылают к королю.

Это она давала Пен всевозможные настойки во время ее беременности. В том числе и ту, которая ускорила роды. А могла и совсем… О, слава Господу, что этого не случилось!

Филипп в ту зиму был совершенно здоров, продолжала лихорадочно вспоминать Пен. Не было даже обычной простуды. И потом вдруг… как-то сразу начал терять силы. А мистрис Гудлоу, по настоянию матери Филиппа, поила его своими настойками…

Пен поднесла руку к горлу: ей стало нечем дышать. Почему… почему у постели Филиппа не было врачей? Только эта проклятая травница? Уж не поднесла ли она ему отраву вместо целительного снадобья?.. Он стал кашлять все сильнее и сильнее. Кашель просто разрывал его. Пен слышала это из своей спальни, где вынуждена была проводить большую часть времени, так как беременность протекала очень тяжело…

Перед ее глазами возникло посеревшее лицо Филиппа, постоянная испарина на лбу, предсмертная мука в глазах, смешанная с удивлением. Он догадывался, что умирает, но не мог понять, что с ним случилось… Почему?..

И еще одна картина встала перед ее взором: Филипп уже мертв, его мать молча стоит в отдалении, глаза у нее сухие; тут же мистрис Гудлоу, она натягивает простыню ему на голову. Все кончено…

Пен вошла в королевскую приемную, где, как обычно, было много людей и шел бесконечный разговор.

Но только один голос из всех услышала она — от которого ее проняла дрожь: голос леди Брайанстон.

—..Результаты скажутся немного позднее, милорд герцог. Так обычно бывает в ее практике.

О да, подумала Пен, именно так и было с Филиппом…

— Через несколько дней, милорд герцог, — подтвердил Майлз, — всего через несколько дней вы станете свидетелем улучшения, которого мы все так ожидаем. Мистрис Гудлоу — мастерица своего дела.

Услышав эти слова, Пен снова ощутила на губах горькую жидкость, которую давала ей мистрис Гудлоу незадолго до того, как начались преждевременные схватки; вспомнила, как ее горло сопротивлялось, не хотело глотать…

Неужели, Господи, неужели Майлз и его мать хотят таким способом завоевать расположение герцога Нортумберленда? Нет, не может быть!.. Но ведь такое было с Филиппом, с ней… Нет, и с ними такого не могло быть! Это слишком ужасно, слишком бесчеловечно!.. Ребенка у нее отняли — ведь так? И лгали, лгали ей и всем вокруг… Как это Дико… как страшно… Неужели и с королем они хотят сыграть в такую же игру? Избавить от него Нортумберленда, которому это только на руку, потому что тогда он сможет посадить на трон кого захочет. Неужели леди Брайанстон и ее сынок осмелятся зайти так далеко?.. Играть с таким огнем?.. При всей своей порочности, при всем высокомерии и жажде власти ее свекровь, видимо, не обладает достаточно изворотливым умом, умеет лишь действовать напролом. Что не в ее пользу… Изобразив на губах улыбку, Пен легкой походкой приблизилась к группе людей, среди которых были ее родственники по мужу.

— Доброе утро, леди Брайанстон, — проворковала она. — Доброе утро, Майлз. Если не ошибаюсь, — теперь она обращалась к стоящему рядом Нортумберленду, — некая мистрис Гудлоу удостоена чести содействовать выздоровлению его величества?

Краем глаза она заметила находившегося неподалеку графа Пемброка. Это к лучшему, подумала она. Значит, когда в его замок Бейнардз прибудет высокая гостья, хозяина там не окажется.

— Леди Пен, — герцог Нортумберленд испытующе смотрел на нее, — вы знаете эту женщину… как ее… Гудлоу?

— Конечно, сэр.