За стеклянными окнами гарнитура стопками были сложены тарелки. На крючке у входа висел мамин фартук, в котором она готовила. На кухонном столе в плетеной корзинке лежало любимое отцовское овсяное печенье. Стояла банка сгущенного молока с двумя проколами на крышке. Отец любил потягивать сладкую сгущенку прямо так, из банки. Рядом дышал пузатый цветастый чайник, и горячий пар валил прямо через верх. Его фарфоровая крышка некоторое время назад разбилась, но отец категорически отказался принимать новый, который мы с Вероникой купили ему практически тут же, на Новый год. Так вот, он его даже не вытащил из упаковки. Оставил этот, старый, заваривая чай, что называется, «в открытую».

Отодвинув стул с черной кожаной вставкой на спинке и сиденье, я присел за стол. Отец поставил передо мной кружку с надписью «Россия» и придвинул печенье. Сам сел рядом и взял в руки банку сгущенного молока. Я налил чай себе и ему, в его зеленую супницу, из которой он пил «по-китайски», взявшись двумя руками за ушки.

– Пап, у меня тут такая странная история произошла.

Отец смотрел на меня невозмутимо. Он понимал, что на самом деле что-то случилось, и давно был готов к разговору.

– Короче, – решил я сказать как есть, – еще вчера у меня был сын, твой внук. Его зовут Максим. А сегодня его нет.

Николай Иванович поднес сгущенку ко рту и отхлебнул. Я продолжил, стараясь говорить, чтобы голос не дрожал.

– Ты мой самый близкий человек. Я больше никому не могу об этом рассказать. То есть, чтобы ты понимал, мы из-за этого и с Вероникой поссорились… Ты ничего не помнишь?

Папа посмотрел на меня и глубоко вздохнул:

– Слушай, может, вы усыновите кого? Удочерите?

– В смысле? – опешил я, ожидая совершенно иную реакцию.

– В том смысле, что женщине нужен ребенок, и если она не может его зачать, она начинает сходить с ума. Да и мужик заодно, – отец небрежно кивнул в мою сторону, – ты сам говорил, вам уже не по двадцать лет! Нужно как-то решать проблему. Я понимаю, что вы пробуете со всеми этими своими искусственными пробирками и так далее. Но уже сейчас ясно, что не получается ничего! Вот я тебе и говорю, подумайте об усыновлении.

– Пап, ты меня слышишь, что я тебе сказал?

– Что ты мне сказал? Что у тебя сын есть на стороне? Но я-то что должен делать? Прыгать от радости?!

– На какой «стороне»? – отставил я кружку. – У нас с Вероникой есть сын… то есть был.

– Я что-то не понимаю тебя, Иван. Все эти годы вы твердите, что вы с Вероникой не можете завести детей, а у вас был сын?

Я положил ему руку поверх запястья и немного придержал:

– Хочу, чтобы ты меня услышал. Даже если ты не поверишь мне, просто никому об этом не говори. Но выслушай меня, хорошо?

Мой барабанщик, кумир моего детства, кивнул.

Я отпустил его руку и рассказал ему все, что было еще вчера. Старался приводить подробности, о которых он мог точно знать, детально описывал места, где Макс бывал: его комнату, садик, площадку во дворе, дом на дереве, который мы построили на даче…

– …Однажды вы с ним пошли в парк. Этой осенью… ну, прошлой. На нем была куртка синяя с капюшоном и сапоги резиновые с рисунком кораблика. Был дождь. Вы вернулись через полчаса после того, как ушли. Он был весь мокрый, потому что упал в лужу, поскользнулся, пока ты отвлекся. Ты его притащил сюда и мне позвонил, чтобы я приехал. И мы здесь его маминым феном сушили. А ты пытался дать ему водки с перцем, чтобы не заболел. Но я отговорил из-за запаха. И потом мы два дня с тобой тряслись, боялись, что затемпературит. А на Новый год, когда ты был в костюме Деда Мороза, он тебе эту историю перед всем столом рассказал, и Веронике, и ее родителям…

Отец смотрел на меня, открыв рот.