Она повернулась к нему спиной и натянула свитер через голову, а Шавасс направился к шкафчику в углу, достал бутылку виски и сполоснул два стакана под умывальником. Когда он повернулся, девушка стояла у кровати, наблюдая за ним, и выглядела при этом такой юной и беззащитной. Черный свитер не скрывал стройности ее фигуры.

– Сядьте же, ради Бога, пока вы не свалились с ног.

В комнате у французского окна, ведшего на балкон, стоял плетеный стул. Она рухнула на него и, прислонив голову к стеклу, стала смотреть в темноту. Там, в море, заунывно звучала противотуманная сирена.

– Мне кажется, это самый грустный звук во всем свете, – произнесла она.

– Томас Вульф предпочитает свисток паровоза, – сказал Шавасс, наливая ей виски в стакан.

Она удивленно посмотрела на него.

– Томас Вульф? Кто это?

– Писатель. Человек, который знал, что грусть и одиночество всегда вокруг нас.

Он отпил немного виски.

– Девушки вроде вас не должны ходить по набережной в это время суток. Я полагаю, вам это известно? Если бы не я, вы кончили бы свои дни в воде, после того как они позабавились бы с вами.

Франческа покачала головой.

– Но это не было похоже на попытку изнасилования.

– Я вижу, – иронично заметил Шавасс.

Он отпил еще виски и пояснил:

– Если вам это поможет, я хороший слушатель.

Девушка держала стакан обеими руками и смотрела в него, на ее лице была написана тревога.

Тогда он спросил:

– Это что-то официальное? Может быть, операция отдела С-2?

Франческа подняла голову, ее лицо выглядело обеспокоенным, и энергично покачала головой.

– Нет, в отделе ничего не знают об этом, и вы должны мне обещать, что и не узнают. Это семейное дело, совершенно частное.

Она поставила стакан, встала и нервно прошлась по комнате. Когда она повернулась, на ее лице было написано настоящее страдание.

– Что плохо, так это то, что я всегда работала в офисе. И никогда – в поле. И я совсем не знаю, что надо делать в подобной ситуации.

Шавасс достал сигареты, одну взял в рот и подвинул к ней пачку.

– Почему бы не рассказать мне все? Я умею помочь хорошеньким девушкам, когда они в расстройстве.

Она автоматически взяла пачку и стоя смотрела на него с легкой улыбкой.

– Ну хорошо, Пол, но все, что я скажу, строго конфиденциально. Не хочу, чтобы хоть что-нибудь дошло до моего начальства в отделе С-2.

– Договорились, – заверил он ее.

– Как много вы знаете обо мне, Пол?

Он пожал плечами.

– Вы работаете в отделе С-2. Мой шеф сказал, что вы одна из лучших работников, и с меня этого достаточно.

– Я работаю в отделе С-2 вот уже два года, – ответила она. – Моя мать была албанкой, поэтому я говорю свободно по-албански. Думаю, что это и было главной причиной, почему они меня взяли. Она была дочерью главы клана гегов. А мой отец был полковником горнострелковых войск в итальянской оккупационной армии в 1939 году. Был убит в Западной Пустыне в самом начале войны.

– А ваша мать еще жива?

– Умерла лет пять назад. Она так и не смогла вернуться назад, в Албанию, с тех пор как Энвер Ходжа и коммунисты захватили власть. Двое ее братьев были членами монархической партии «Легалитери» на севере Албании. Они сражались вместе с Абасом Купи во время войны. В 1945 году Ходжа пригласил их на мирную конференцию, где все они были немедленно казнены.

На ее лице не отразилось ни боли, ни вообще каких-либо эмоций, она как бы признавала, что все, что случилось в те далекие времена, просто эпизод из жизни.