Однако подобная мысль показалась Люту дикой, и он опустил лицо, подавляя улыбку. Ему было скорее жутко, чем смешно, и эта нелепая, сама собой просящаяся улыбка раздражала его самого.

– Святослав с супругой и матерью его прислали тебе дары в знак нашей дружбы, – добавил он, подняв лицо и стараясь овладеть собой. – Здесь черные соболя из Биармии, бобры и куницы из северных владений Святослава, вино из Царьграда. А твоей княгине, если будет на то твоя воля, я поднесу греческие паволоки и коприны, достойные ее.

– А откуда твой князь знал, что нужны дары для княгини? – Етон снова наклонился вперед, будто пытался уличить гостя в мошенничестве. – В блюде золотом увидал?

– Княгиня Эльга хотела, чтобы я поднес их тебе. Если бы она знала, что у тебя вновь есть супруга, уж верно, она повелела бы передать паволоки ей.

«Но она не знала», – хотел добавить Лют, но вовремя прикусил язык. Старому бесу полагалось заранее уведомить киевских князей о предстоящей свадьбе, чтобы они могли прислать бояр с дарами. И чтобы такие новости на них не сваливались как снег на голову. Но это позвучало бы как упрек, а попрекать князя Лют был не вправе.

– Ну, передай, коли уж у тебя хватает дерзости решать за княгиню, – ухмыльнулся Етон и пошевелился на своих куньих подушках. – Подойди же к ней. Я позволяю. Тебе ж охота поглядеть на нее поближе, да? Я слыхал, у Святослава теперь две жены, но ни одна из них и вполовину не так хороша, как моя Величана, ведь правда?

Лют, уже сделавший было два шага к престолу княгини, замер и медленно обернулся. Он никак не мог сказать «правда», даже если бы ему угрожали оружием; не так он слабодушен, чтобы опозорить перед волынянами своего князя и его высокородных жен!

– Уж если бы я… – начал он, изо всех сил сдерживая возмущение и выговаривая слова по одному, чтобы дать себе время подумать и не брякнуть лишнего сгоряча, – вздумал сравнивать красоту высокородных жен и к тому же княгинь… это была бы такая дерзость… которая не сделала бы чести ни мне, ни женам, ни их мужьям.

«А ты, муховор старый, меня на это вызываешь! – со злостью добавил он про себя. – Не на того напал!»

«Держи себя в руках!» – еще в раннем отрочестве наставлял его отец, когда обучал владеть оружием. Он видел, что Лют уродился честолюбивым и горячим, и считал эти качества для сына рабыни совершенно лишними. Благодаря его воспитанию Лют вырос храбрым, но сдержанным, хотя эта сдержанность недешево ему обходилась.

– Да уж небось думаешь, что тебе такая красотка больше бы пригодилась, чем мне, да? – Етон прищурился, будто пытался сделать свой взгляд узким, как лезвие ножа, и проникнуть им в душу и тайные помыслы гостя.

– Я… – Лют глубоко вздохнул. Ему хотелось стиснуть зубы, чтобы удержать внутри негодование, но приходилось же что-то отвечать. – У меня есть жены… и чада… я своей судьбой доволен и на чужие не зарюсь.

Он был так возмущен, что его взгляд, казалось, мог бы пронзить старого негодяя, как острие копья; едва ли не из боязни это сделать он отвел глаза. Перед взором его вновь оказалась Величана, и он даже удивился: этот краткий разговор так его взбесил, что он почти забыл о его причине. В тот же миг – или даже чуть-чуть раньше – Величана отвернулась, будто желая ускользнуть из-под его взгляда. Но Лют успел заметить на ее лице недовольство, почти враждебность.