Уж не она ли настраивает своего престарелого мужа против киян? Етон как-никак союзник Святослава, а вот ее отец – данник. Еще год назад Етон тоже был не мед малиновый, но все же и не такая ехидна.

– Что же, твой брат…

Вспомнил-таки!

Лют резко обернулся и сделал шаг вперед. Мысль Етона уже была ему ясна, и намеков на связь его брата с Эльгой он не спустил бы никому. Даже сиди тут перед ним сам конунг ледяного Йотунхейма в окружении всех троллей и турсов, сколько их породили нижние миры.

И Етон запнулся на полуслове. В чертах лица, в глубоко посаженных глазах Люта он увидел такой непримиримый вызов оскорбленного родового достоинства, что понял: это он уже перегнул палку. И пусть этот, навещающий его в последние шесть лет, не столь умен и хитер, как тот, старший, по крепости сердца и бесстрашию он брату не уступит.

Мелькнуло искушение выложить все, что задумал, сейчас и разом покончить с этим. Но Етон сдержался. Это конец его длинной саги, и завершить ее надо спокойно, без спешки. У него позади слишком длинное жизненное полотно, чтобы комкать и портить его конец.

– Твой брат обучил тебя вежеству… – уже спокойно договорил он, медленно откидываясь на подушку сзади и невольно морщась от привычной боли в спине. – Сразу видно, что твой род уже второе поколение хранит престол киевских князей.

– В отваге моего брата и отца, в их опыте и верности Олегову роду не усомнится никто, у кого есть хоть немного ума, – мысленно выдыхая, ответил Лют. В душе поднималась гордость: он поборол-таки старого йотуна, заставил вместо поношения произнести похвалу. – И я молю богов, чтобы мне не привелось отступить от обычаев нашего рода и опозорить родню. Где бы то ни было. И перед кем бы то ни было.

– Иди. – Етон кивком указал ему на княгиню. – Подноси твои дары.

Етон вдруг как-то весь потух, заморгал, показалось даже, что он сейчас заснет. Видно было, что ему не хочется продолжать беседу – ни эту, ни другую.

Почти успокоившись, Лют вновь двинулся к престолу княгини. И вновь был поражен тем, как не идут одно к другому свежая юность жены и бессильная дряхлость мужа. Брак был заключен по обычаям дедовским, сказал Ржига, и знатные мужи и жены были видоками… Да не может этого быть! Эта молодуха еще на свет не родилась, когда Етон в последний раз был с женщиной. Сейчас он способен на такие подвиги не более, чем стертый веник под лавкой.

Подойдя, Лют остановился, собираясь повторить уже сказанные князю приветственные речи. И вдруг осознал: за все это время Величана не произнесла ни слова и почти не шевельнулась. Может, она немая?! Конечно, он, Лют Свенельдич, не так высок родом и положением, чтобы сама княгиня вставала ему навстречу и подносила рог с медом. Вот был бы здесь Мистина, по матери потомок ободритских князей… Но все же хоть кивнуть, хоть улыбнуться, хоть спросить, хорошо ли гости доехали и не нуждаются ли в чем, требовал ее долг хозяйки!

Вблизи еще лучше был заметен ее юный возраст. Княгиня сидела между двух окошек, и солнечные лучи проникали в гридницу, будто обнимали ее золотыми руками с двух сторон. Лют понял, почему саксы сравнивали ее глаза с лесным озером – при ярком свете они оказались светло-зелеными, как трава болотная.

– Будь жива, Величана Унемысловна, княгиня плеснецкая, – Лют почтительно поклонился. – Кланяюсь тебе от князя киевского Святослава, от матери его, княгини Эльги, и от жены его, княгини Горяны. От них и от всех бояр и мужей русских желаю тебе здоровья, богатства в доме, благополучия в земле твоей. Прими дары наши ради дружбы.

Двое отроков поднесли два цветных куска шелка – один гладкий, солнечно-желтый, а другой двухцветный, с зелеными птицами по розовато-коричневому полю.