Из нее он пил и сейчас. Киевский гость сел напротив него к столу и взялся за свою чашу – серебряную, старинной северной работы, из наследства еще князя Вальстена, Етонова отца.

– Ну, что? – Етон сразу перешел к делу, едва гость отпил глоток подогретого меда. – Надумал? Пойдете со мной на Людяту? При ваших силах Людяту раздавить нетрудно будет.

С глазу на глаз они говорили не по-славянски, а на языке, который дальние потомки викингов по старой памяти именовали «норрёна мол», то есть «северный язык», но славяне называли его русским – языком руси. Однако вновь прибывающие из Северных стран торговые люди и воины наемных дружин, главным образом свеи, понимали его с трудом: за сто – двести лет жизни среди славян язык потомков норманнов заметно изменился. Даже их родовые имена стали звучать по-иному: Аудульв превратился в Адолба, Ингивальд – в Ингивлада, а Фрейстейн – в Прастена. Также и обычаи их теперь являли собой причудливую смесь северных и славянских. Своеобразием своим волынские русы, считавшие себя самым древним русским родом на славянских землях, немало гордились.

– Этой зимой уже поздно, – Мистина качнул головой. – Я не могу повести русь на Волынь без Ингварова позволения, а он вернется с данью, только когда вскроются реки. Тогда уже придет пора снаряжаться на греков.

– Ты можешь и без Ингоря, – прищурился Етон. – Я хоть и сижу от вас в дальнем углу, а тоже кое-что знаю. Без Ингоря в Киеве правит Эльга, жена его, а она слушает тебя.

– Ты льстишь мне. Я могу подать совет князю и княгине, но не вправе решать за них. Эльгу же едва ли соблазнит добыча с Волыни, когда этим же летом она получит… – Мистина вытянул руку по столу, чтобы Етону стал виден греческий золотой перстень с цветной эмалью и золотой витой браслет, – куда более ценные сокровища. Да и времени нет. Пока явернусь в Киев, пока будем советоваться с дружиной, пока войско собирать – санный путь порушится, и все походы отложатся до лета, до травы… Так что не поможем мы тебе с Людятой в ближайший год.

– Ну тогда и говорить нам не о чем! – Етон помрачнел. – Стало быть, не сошлись дороги наши: вам своя тропка, мне своя.

– Не спеши так, – мягко посоветовал Мистина.

Он говорил спокойно, даже почти равнодушно, скрывая за этим тайное возбуждение. Дерзость пришедшего замысла поражала его самого, но он не был бы собой, если бы отступил без попытки схватить такую добычу.

– Ты долго живешь, повидал многое и знаешь, что к цели могут вести разные пути, – начал он так, будто в свои двадцать шесть повидал не меньше, чем его собеседник к своим шестидесяти шести. И в чем-то оно так и было. – Есть один способ сделать так, чтобы ты был спокоен за свои земли и, оставаясь дома, получил добычу и выгоды нашего похода на греков, будто сам ходил с нами.

– Это как это? – Етон недоверчиво поднял седые косматые брови. – Что ты мне байки рассказываешь, будто на пиру перед девками!

– Не по годам мне уже перед девками разливаться, – слегка усмехнулся Мистина. – Троих чад имею… А вот ты…

– Что – я? – ощетинился Етон.

Никто не осмеливался напоминать либо намекать ему на проклятье Вещего, сделавшее его навек бездетным. Но в сидевшем перед ним госте, на сорок лет моложе, ощущалась такая уверенная, властная сила, мощь стоявшей за ним державы, что Етон, самолюбивый и не привыкший, чтобы ему перечили, сдержался.

– Сам знаешь! Ваш же дед, Вещий…

– Спасибо, что посчитал меня за его родню. – Мистина наклонил голову.