Через всю жизнь проходит знакомая картина: Степпун, Гессен, проф. Богдан Кистяковский мне говорят: «Тут вы мыслите как… риккертианец»; Мережковский в 1902 году заявляет студенту-естественнику: «Вы — наши, мы — ваши»; социал-демократ Валентинов видит в позиции «Эмблематики смысла» позицию, близкую к социализму; Георгий Чулков в 1905 году записывает и меня в «мистическую соборность»; Гончарова в 1902-ом записывает в теософа. И это оттого, что они видят во мне — «хотя»; «хотя» — означает: умение говорить как мистик, как идеалист, как позитивист и т. д.; смешивают средство, учебу, — с целью: с заданием критически вскрыть корни «языка»; разглядеть в нем заблуждение; и даже: увидеть в заблуждении искажение истины, подобное искажению ее в теории, забракованной Лавуазье.

Это «хотя — однако» — выявление в естественнике проблемы ножниц, о которой я говорю подробно в книге «На рубеже», жалуясь, что понимающий меня в науке отец приходил в ужас от «мистики» стихотворений, мною написанных; не понимающий этих стремлений литературный патрон, М. С. Соловьев, всемерно покровительствовал «художеству».

Это проистекало из усилий выработать собственную теорию знания, а не взять ее напрокат; изучая жаргон Канта, не делался кантианцем; изучив жаргон Владимира Соловьева, написал о его философии, что она «малоговорящая метафизика»23, хотя личность Соловьева чтил чрезвычайно.

Теория Канта для меня — «только проблема»;24 теория знания «отсутствует у Канта»;25 «теории знания как науки нет у него»; 26 у него же «выведение опыта из… предпосылок лишает объект знания предметной значимости: содержание выводится из формы… „Вещь в себе“… оказывается мыслимым понятием…; улетучивается… объективно данный материал…; бытие становится формой мысли»; 27 «тяжкая форма хронического незнания по пунктам есть предмет гордости нескольких теоретико-познавательных школ»;28 «Кант… был восьмым книжным шкафом своей библиотеки… Может ли книжный шкаф обладать личным творчеством»; 29 «из кантовского критицизма, отрицающего существенность познания, выход или в позитивизм, или к Гегелю» 30.

[23 См. «Арабески». Владимир Соловьев (силуэт). 24 С. 60. 909. 25 С. 59–60. 909. 26 С. 60. 909. 27 С. 69. 909.28 Ар. 213. 910. 29 С. 215. 910. 3 °C. 27. 904].

Позитивизм — отвергнут; Гегель — метафизичен; и я зову от Канта к постановке по-новому его проблем, чтобы с критицизмом как тенденцией встретились актуальные проблемы начала века; и жду от встречи новой теории знания: насквозь критической, насквозь жизненной; в ней не только возможно обоснование эстетики в логике, но и логики в эстетике; она должна вскрыть самое творчество как точную фантазию мысли.

Такая теория только — загадана; мое задание: сдвинуть ее с точки загаданности хотя бы на шаг.

Осуществление в усилиях поколений.

Здесь корень моего символизма: он — в мироощущении рубежа, в опыте понимания, что «несостоятельность научно-философских теорий в… оценке… бытия и необходимость подобной их оценки… побуждает перейти за пределы теорий»31, провозглашающих предел познанию и полагающих бытие в непознаваемом; вот где корень «потусторонности», аромат которой разливает мой литературный портрет (чуть было не сказал «памфлет»).

Не раз употребляю я термин «трансцендентный». В каком смысле? В смысле перехода границ ограниченного познанья — познанием же, а не верой; переход — куда? «За пределы… теорий… в области практического идеала» 32.

Я провозглашаю примат созидающего познания над познанием рефлектирующим и отражающим «тени вещей»; мой трансцендентизм — разрыв границ и переход в сферу жизни, — из двух расколотых половинок, объявляющих, каждая, себя в «здесь» и полагающих, каждая, другую — в «там»; он в соединении «кажущегося» запредельным с «кажущимся» внутрипредельным — в том, что ни «вне», (ни) «внутри», ибо самые «внутри», «вне», — миросозерцательный расщеп дуализма, пара автономий «психологии в себе» и «естествознания в себе», психологизма и наивного натурализма.