Взять, например, мясо диких африканских животных. Охотники и браконьеры убивают в Старом Свете приматов, слонов, карликовых гиппопотамов – и три четверти инфекционных заболеваний относятся к зоонозам. Неряшливый охотник или мясник пачкается кровью животного, его слюной, испражнениями, семенем, и время от времени обитавшая в животном зараза видит биологический соблазн перескочить на человека. И тогда остается только надеяться, что этот человек не заразит других.

Итак, Бенджи старался, насколько это было в его силах, предотвращать это. Однако что он мог сделать? Культурные традиции – это культурные традиции, а деньги – это деньги. Изменить уклад жизни очень непросто. Бенджи вспомнил, как охотился вместе с одним конголезцем, который за один день убил столько макак, что казалось, у него за спиной висело целое их обширное семейство. «Мы едим всё, что шевелится, – сказал охотник Матесо. – Этому мы научились во время войны. Можно есть личинки, можно есть крыс, можно есть все, что ползает в траве и лазает по деревьям». По его словам, на рынке за одну обезьянью тушку можно было выручить семь тысяч конголезских франков – около пяти американских долларов.

Это была часть традиций его народа, и еще людям нужно есть. Поэтому приходится довольствоваться тем, что можно сделать. Можно просвещать туземцев. Учить их чистоте. Помогать им тестировать кровь убитых животных. Пытаться заставить их отказаться от животных, представляющих наибольшую опасность, после чего надеяться на то, что дальше заработает система – экономика будет расти, начнет развиваться сельское хозяйство, какого нибудь вождя или диктатора с огненным взглядом через год уже не будет. Нужно делать то, что возможно, и надеяться на то, что станет лучше. Иногда такое происходит. По большей части – нет.

«И по большей части, – мысленно добавил Бенджи, – закостеневшая система следит за тем, чтобы все оставалось как есть, несмотря на необходимость перемен».

Его мысли снова вернулись к тому, что произошло в Лонгакре.

Эти свиньи.

Эти свинарники.

Повсюду язвы…

Нет. Подобный ход мыслей не является продуктивным.

– Быть может, в Йемене что то есть, – сказал Бенджи. – Какие то культурные традиции, которые помогут нам здесь. Возможно, речь идет о каком то зоонозе. Что здесь употребляют в пищу? Может быть, что нибудь такое, что есть не следует? Местный обычай… не знаю, охотиться на енотов или опоссумов? Возможно, тут есть какой то вектор, который мы пока что не видим.

– Ну, об этом ты сможешь спросить у наших друзей. Потому что вот они. – Робби ткнул большим пальцем в окно.

На стоянку к закусочной свернули две машины: внедорожник и черный лимузин.

* * *

Из внедорожника вышел мужчина в сером мундире национального гвардейца – пожилой белый тип с туго обтянутым кожей черепом и маленькими седыми усиками, похожими на полоску соли на верхней губе. Из лимузина вышла женщина: высокая, стройная, на высоких каблуках, рыжие волосы в торопливом влажном беспорядке.

Они направились по неровной щебенке стоянки к закусочной. Войдя, женщина представилась как Гарриет Френч из отдела по связям с общественностью, представляющая здесь губернатора Рандаццо. Пожилой джентльмен оказался Дагом Петтом, заместителем оперативного отделения национальной гвардии Пенсильвании.

После минимальных любезностей все перешли прямо к делу.

– Мы настаиваем на карантине и изоляции, – сказала Френч.

– На каком основании? – спросил Бенджи и тотчас же сообразил, что вышел за рамки. Он поморщился.

– На основании закона штата от тысяча девятьсот пятьдесят пятого года о предотвращении заболеваний, в две тысячи одиннадцатом году повторно ратифицированного администрацией тогдашнего губернатора Линкольна.