|
Но назавтра предстояло идти работать, а потому следовало питать организм, ибо нельзя было допустить, чтобы, утирая ледяную испарину, одолевая приступы дурноты, снова вызывать деланое сочувствие коллег и нетерпение начальников. Он взбил в тарелке два яйца, добавил туда же несколько ломтиков колбасы, добрую щепоть крупной соли, вылил на сковороду оливкового масла, дождался, когда закипит, — приготовление яичницы было единственное его кулинарное умение, все прочие сводились к открыванию консервов. Получившийся омлет он съел медленно, маленькими, геометрически правильными кусочками, растягивая процесс как можно дольше, но не оттого, что смакован, а для препровождения времени. А главное — ему не хотелось думать. Воображаемый и метафизический диалог с потолком был пользителен уже и тем, что помог обнаружить, какая глубочайшая растерянность царит у него в душе, какой панический страх когтит ее при одной мысли о том, что ему больше нечего делать в этой жизни, если, как он имел все основания опасаться, розыск неизвестной женщины завершился. В горле стоял ком, словно в те времена, когда в детстве дразнили его, доводили, желая и до слез довести, а он сопротивлялся, держался изо всех сил, но слезы в конце концов все же выступали на глазах, вот как сейчас. Он отодвинул тарелку, уронил голову на скрещенные руки и заплакал без стыда, благо некому теперь было смеяться над ним и стесняться тоже некого. В подобных случаях потолки ничем не могут помочь огорченным людям и терпеливо ждут наверху, когда стихнет буря, изольется душа, устанет тело. Так случилось и с сеньором Жозе. Через несколько минут ему стало легче, резко вытер слезы рукавом рубашки и пошел мыть посуду. Впереди у него целый день, а делать решительно нечего. Подумал — не навестить ли пожилую даму из квартиры в бельэтаже, направо выложить ей более-менее откровенно все, что случилось, но подумал-подумал и передумал по тем соображениям, что какой, мол, в этом смысл, она рассказала ему все, что знала, и еще, чего доброго, спросит, на кой дьявол Главному Архиву горы сворачивать ради обычнейшей, ничем не примечательной женщины, а ответ, что, мол, для Главного Архива Управления ЗАГС мы все равны, ибо ведь и солнце ежедневно восходит для всех и каждого, звучать будет не только вопиюще глупо, но и режуще фальшиво, и кое-чего не следует произносить в беседе со стариками, если не хочешь, чтобы они рассмеялись тебе в лицо. В надежде, что мимо его внимания прошло что-нибудь интересное или что появились первые упоминания о ком-то, многообещающе вступившем на трудные дороги славы, сеньор Жозе отыскал в углу кипу старых журналов и газет, из которых уже вырезал заметки и фотографии. Он вернулся к своей коллекции.
Меньше всех удивился шеф. Войдя, по обыкновению, когда все уже сидели по местам и трудились, он секунды на три задержался возле стола сеньора Жозе, но не сказал ни слова. А сеньор Жозе ожидал, что его подвергнут прямому допросу о причинах преждевременного возвращения на службу, однако хранитель ограничился лишь тем, что, выслушав тотчас представленные объяснения старшего делопроизводителя, вскоре отпустил его отрывистым взмахом правой руки, на которой указательный и средний пальцы были сложены вместе и вытянуты, прочие же сжаты, что на принятом в Главном Архиве языке жестов означало — он больше не желает слушать ни слова по данному делу. Сеньор Жозе, слегка запутавшийся в своих ощущениях, ибо предвкушал допрос и одновременно испытывал облегчение оттого, что тот не состоялся, попытался прояснить свои мысли и сосредоточиться на работе в виде положенных ему на стол двадцати примерно заявлений о выдаче свидетельств о рождении, данные которых надлежало внести в формуляры, формуляры же в строгом алфавитном порядке разложить по каталожным ящикам под барьером. Работа была простая, но ответственная, а для сеньора Жозе, до сих пор нетвердо державшегося на ногах, имела то преимущество, что могла быть выполнена сидя. Ошибки переписчиков относятся к числу самых непростительных, ибо их никак не оправдают слова: Ах, простите, отвлекся, ибо не равносильно ли это признанию, что думал о чем-то другом, о чем-то своем, что не устремил все внимание на имена и даты, чья исключительная важность объясняется тем, что они, как в настоящем случае, дают законные права на существование реальности существования. |
