|
Он только что нанес визит в папскую таможню и побеседовал с тамошними чиновниками. Его поступь, как его мина и осанка, такова, что — как мне отсюда отчетливо видно — несколько солдат в красных форменных брюках устремляются за ним, словно лодки, подхваченные и увлекаемые кильватерной струей огромного корабля. Однако им, похоже, не хватает решимости остановить его. Да, так и есть: им явно недостало духу проверить, кто он такой. Однако же очень занятно смотреть, как люди реагируют на Асмодея, и отмечать, что их отношение к нему не изменилось за годы моего с ним знакомства. Я и сама задаюсь вопросом: неужели с момента нашей с ним встречи действительно минуло почти пятьдесят лет? Он, словно встарь, как никто другой, способен заронить страх в душу человека, и даже солдаты, присланные в Рим повелением нашего императора, боятся его. И все-таки я не могу не заметить, милая Аш, что он подвластен неумолимому времени, оставляющему на нем все больше своих отметин. Потому мне кажется, что сегодняшний Асмодей не стал бы обращаться с тобой так, как прежде, десяток лет назад. Я это знаю. Вот, я сейчас смотрю на него. Он по-прежнему высокий, широкоплечий и светловолосый, у него осанка олимпийского бога, хотя в данный момент красивые черты его лица искажены недовольством, являя собой маску злобы. Почему — мне сейчас как раз предстоит узнать. Должно быть, он столкнулся с особо наглым вымогательством со стороны этих „папских куколок“. Итак, он идет сюда. Так что, ? tout ? l'heure,[157] грядет нечто большее, милочка». Каликсто я объяснила, что Себастьяна ведет речь о том самом Асмодее, с которым она повстречалась в кровавые времена Французской революции. Однако я не стала рассказывать, что некогда Асмодей разыграл меня, заявив, будто зачат демоном. Не стала говорить и о том, что Себастьяна склонна брать на себя часть вины за саму революцию, воспринимая ее как страшное бедствие, разразившееся вследствие неловкого и неумелого использования неких заклятий, составляющих часть нашего Ремесла. Не поведала я и о том, что скорбь о содеянном заставила ее обречь себя на добровольное заточение в стенах собственного замка. Но я не смогла умолчать о том, что Асмодей невзлюбил, точнее, возненавидел меня с того самого времени, когда мы впервые увидели друг друга в предрассветных тенях монастыря К***, в ночь моего спасения. Он ненавидел меня, поскольку боялся, что я займу его место в сердце Себастьяны и он потеряет ее привязанность; эта ненависть усиливалась, пока он не нанес свой удар. Я не стала вдаваться в подробности (то есть умолчала о попытке меня отравить), однако упомянула, что именно из-за него мне пришлось покинуть Враний Дол. Правда, я покидала его, чтобы исполнить некую миссию, но истина заключалась в том, что я опасалась — вернее, мы с Себастьяной опасались — за мою безопасность. Вот уж кого мне не хотелось бы опять увидеть, так это Асмодея. Нет уж, merci bien. Следующая запись Себастьяны, сделанная чуть позже: «Как я и предполагала, вспышка гнева А. была вызвана действиями папистов, которые (по словам А.) вымогали у него плату за проезд и проход на церковную территорию. Так что мы имеем полное право возложить этот гнев к ногам его святейшества, обутым в пресловутые папские туфли. „И зачем только мы сюда приехали?“ — спрашивает меня Асмодей. Он прав: я действительно всегда избегала этого города. С того самого дня, когда во время какой-то церемонии, устроенной Папой по имени Пий, никак не вспомню порядкового номера, толпа увлекла меня далеко в пригороды. Думаю, скорее всего, то был Пий Шестой. Кажется, именно он являлся в ту пору архипастырем этого места. При всех богатствах, накопленных святейшим престолом, можно было бы сделать и солидный запас имен, чтобы свободно выбирать себе подходящее и отказаться от такой неудобной и раздражающей вещи, как нумерация. |
