|
Когда же он поднял руку и помахал ею, то в ответном приветствии взметнулась одна, потом две, три, четыре — восемь рук поднялись, чтобы помахать ему в ответ. (Bien, пусть будет все-таки шесть рук; я и сейчас не могу поверить, что Асмодей тоже мне помахал.) А при виде того, как Леопольдина помогла Себастьяне подняться из кресла, я встала на колеблющейся под моими ногами корме шлюпки и махала, махала обеими руками, словно собиралась взлететь. Мое сердце было готово взорваться, как падающая звезда, но звезды взрываются, когда умирают, а я, к счастью, выжила. Когда же я ступила на пирс и попала в объятия дорогих мне людей, то удивлялась только одному: каким образом это незнакомое место вдруг оказалось таким похожим на родной дом? ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ Post equitem sedet atra cura. Позади всадника сидит черная забота. Гораций. Atra Cura — Mes enfants,[203] — проговорила Себастьяна сквозь подступившие слезы, подталкивая ко мне Леопольдину и Люка, — позвольте мне представить вашу… вашу Геркулину. Dites bonjour.[204] И они действительно поприветствовали меня: Люк отвесил поклон, а Леопольдина, хоть и не подошла ко мне близко, тоже кивнула. Дело в том, что у бедняжки появились некоторые подозрения, которыми она еще не успела поделиться с братом. Основывались они, apr?s tout,[205] на простой арифметике: она сама, Лео, несомненно была ведьмой, хотя ее мать Перонетта была простой смертной; и если учесть, что я — «очень особенная», по словам Себастьяны, ведьма — повстречала Перонетту лет десять назад (Леопольдине и ее брату как раз исполнилось десять лет), то значит… Лео, как уже говорилось, обладала острым умом и сразу смекнула, что именно могло быть во мне особенного. Более того: Асмодей не сдержал обещания помалкивать, а Себастьяна за прошедшие месяцы почти отчаялась увидеть меня снова и начала говорить обо мне в таких выражениях, которые позволяли предположить, что я причастна к появлению на свет близнецов, хотя она и не называла меня напрямую их отцом. — Здравствуй, — произнесла наконец девочка. Я обратила внимание, что сказано это было по-английски, но с сильным французским акцентом. Себастьяна считала, что по-французски надо говорить только в мире теней, только дома, и за полгода обучила Лео почти всему, что знала сама. Люк же находился всецело на попечении Асмодея, что сильно расстроило меня, когда я узнала об этом. Однако потом стало ясно, что каждый из «опекунов» уравновешивал влияние другого на моих малюток. Да Себастьяна и не допустила бы ничего дурного. Между тем Леопольдина протянула мне руку с длинными гибкими пальцами — совсем как у меня, только еще мягче и, пожалуй, несколько угловатую, что объяснялось ее юным возрастом — и показала мне свой oeil de crapaud, в котором черный зрачок выступал, образуя подобие жабьей лапки, на синеву радужной оболочки, такой же светлой, как и у Люка. И вот она стояла, показывая мне глаз, что между нами, сестрами, означает вызов или приветствие. «Что же мне делать? Что сказать?» Я отошла от Лео и приблизилась к Люку, и тот сжал мою руку, принялся осыпать меня поцелуями, и мне даже показалось, что на мою щеку упала слеза — одновременно легкая и очень весомая. У мальчика под ногтями и на линиях липких от пота ладоней чернела грязь, выделяя все линии его судьбы. Тем не менее эта детская ручонка показалась мне верхом совершенства. Вот уж воистину, две половинки меня самой. |
