|
Однако колонисты, жители острова Индиан-Ки, были так добры к ней с того самого дня, когда они с Леопольдиной прибыли сюда. Всякий раз, когда она вспоминала те первые дни, полные отчаяния и страха от мысли, что она никогда более не увидит меня, когда она начинала говорить мне о них, зрачки ее глаз меняли очертания. Это побудило меня солгать. Разумеется, то была бескорыстная и святая ложь: я попросила у Себастьяны прощения за опоздание и заверила, что задержалась в Гаване единственно из-за того, что ожидала возвращения Каликсто. К счастью, слабая улыбка собеседницы дала мне понять, что эта причина не требует дальнейших объяснений. Затем я признала, что действительно встречалась с Квевердо Бру, но затем будто бы почувствовала, что его намерения странны и нечисты, а потому держалась от него на расстоянии, несмотря на его назойливость, пока наконец не отделалась от него навсегда. Мне удалось убедить мою сестру, что я не пострадала от руки Бру и удерживала его на расстоянии, хоть действительно не раз посещала его библиотеку, а в конечном итоге избавилась от его общества, причем с помощью слов (то есть не прибегая к такому средству, как погребение заживо!). Поверила ли мне Себастьяна? Прибегала ли она к ясновидению, чтобы узнать правду о моем пребывании на Кубе? Не могу вам сказать. Однако на пирсе, едва заговорив со мной, она отметила мою бледность и потрогала посеребрившиеся пряди моих волос. Не призывала ли она меня тем самым к тому, чтобы я облегчила душу, рассказав ей обо всем? Я не знаю. Но даже если она догадалась о чем-то, то я все-таки предпочла бал исповеди. Во всяком случае, в тот день. Ну а потом осмотрительность показалась мне наиболее разумной линией поведения, и я решила умолчать об ужасах, пережитых мною в Гаване. Себастьяна и Асмодей не только поселились на Индиан-Ки, но явно испытывали удовольствие от тамошней жизни. Их тепло приняли осевшие на острове просоленные моряки, эти пропащие души и недавние злодеи: Себастьяну — благодаря ее деньгам, Асмодея — из-за его физической мощи. Деньги и сила, вот что ценили на этом острове Хаусмана. Джейкоб Хаусман был истинным владыкой острова, и то, что он позволил сначала Себастьяне и Лео, а затем и Асмодею с Люком поселиться в его владениях (а все воспринимали Индиан-Ки как его владения), объяснялось множеством причин. Деньги и физическая сила играли тут далеко не главную роль. Если говорить прямо, Себастьяна принялась флиртовать с Хаусманом, но делала это так деликатно и искусно, что могла вполне рассчитывать не только на собачью преданность хозяина острова, но и на дружелюбное отношение к себе его «хозяйки». Не поручусь, что в дело не пошли заклинания и заговоры. Во всяком случае, обо всех подробностях моя мистическая сестра предпочитала скромно умалчивать. Более того: я заметила, что Хаусман побаивается Асмодея. Стоило посмотреть на этих двоих, когда они стояли рядом, и становилось ясно, что первый боится второго. Это говорило об Асмодее куда красноречивее, чем мог бы выразить сам Хаусман, несколько лет назад прибывший на Индиан-Ки с острова Стейтен-Айленд и сумевший превратить здешнее поселение в процветающий порт, соперничавший даже с Сент-Огастином, который располагался в нескольких сотнях миль к северу, и с островом Ки-Уэст — на расстоянии однодневного морского перехода к югу. При этом площадь Индиан-Ки составляла всего одиннадцать акров! Такому человеку, как Хаусман, очень трудно внушить чувство страха, однако Асмодею это удалось. Однажды мне довелось узнать, в какую сумму обошелся Хаусману остров. Пять тысяч долларов — именно столько он заплатил в 1831 году, когда отплыл на юг, имея при себе прорву денег наличными, а за душой — множество грехов. Он прекрасно понимал, что эти грехи не дадут ему покоя, пока он тихонько не осядет в каком-нибудь укромном уголке. В ту пору ему было почти столько же лет, сколько было мне в тот год, когда я впервые высадилась на его остров (то есть чуть более тридцати). |
