|
Вскоре поверхность кострища практически ничем не отличалась от окрестного песка. Потом мы сели в лодки, мужчины взялись за весла, и в глубоком молчании направились домой. Прибыв на Индиан-Ки, мы привязали лодки в дальнем конце пирса и проскользнули в дом. Мы с Лео пошли по пирсу, надеясь, что плащи сделают нас невидимыми среди ночной темноты (однако не раньше чем луна скрылась за очередным облаком), а Асмодей, Каликсто и Люк под прикрытием пирса добрались домой по воде, через садок для морских черепах и люк в полу буфетной. Я с трудом заснула, однако на следующую ночь все изменилось: мне ничего не снилось, и я спала очень крепко, пока внезапно на рассвете меня не разбудил ружейный выстрел. Было начало августа, и дождь лил всю ночь, как из ведра. После таких дождей лягушки квакают и стараются залезть как можно выше, карабкаясь вверх по всякой скользкой от влаги поверхности. Ливни заполняют водой небольшие лодки почти до краев. Птицы умолкают, ибо ветер сильно раскачивает деревья, в ветвях которых они сидят. И во все время вот такого затяжного дождя целая сотня испанских индейцев пролежала в засаде на острове Лоуэр-Мейткамб-Ки. С первым светом они подплыли к нашему острову на своих длинных, выдолбленных из стволов деревьев каноэ, рассчитывая найти здесь тот склад, на который указывали огни во время кремации Себастьяны. Хаусман и его люди также получили известия о горевшем поблизости от Индиан-Ки ночном огне. Команда судна, стоявшего на якоре неподалеку от островка, увидела костер и после этого якобы послала на остров патрульный катер. Отправился ли кто-то на разведку в действительности, или приказ оказался невыполненным, я не знаю. День после кремации Асмодей провел в местной таверне. Он не просто пил, а еще и прислушивался к разговорам завсегдатаев, чтобы выведать, нет ли у них каких-либо подозрений насчет случившегося. Кэл тоже пообщался с местными жителями и пришел к выводу, что островитяне встревожены и начеку, хотя среди них господствует мнение, что уж очень это неосторожно и «не по-индейски» — выдавать себя врагу подобным образом. Другие, настроенные менее воинственно, решили, что это горело зажженное молнией дерево. К счастью, никто не связал случившееся с нами. По единодушному решению островитян Хаусман созвал местное ополчение. Набралось тридцать с лишним человек, все крепкие белые мужчины, проживавшие на острове, да еще шесть рабов. В отряд вошел и Каликсто, но Асмодей решительно отверг попытку призвать его в ряды местного войска, для большей выразительности вылив стоявший перед ним стакан рома прямо в шляпу «лейтенанта». Для тех же, кто «встал под ружье», сам этот термин мог показаться весьма странным — кабацкая поножовщина была им ближе и понятнее, чем организованные военные действия. Оружие в их руках представляло опасность, а потому, когда индейцы в рассветных сумерках высадились на остров, большая часть ружей, имевшихся на острове и способных послужить для его защиты (разумеется, отнюдь не тот арсенал, которым рассчитывали овладеть индейцы), остались запертыми в застекленных шкафах в гостиной Хаусмана. К его дому, стоящему совсем недалеко от нашего, на другой стороне площади, и побежали островитяне, ополченцы и все остальные, разбуженные вышеупомянутым ружейным выстрелом. Я сама видела это из окна. Хуже того: я видела, что индейцы бегут вслед за ними, причем гораздо быстрее. Потом будут говорить — ибо эта история передавалась из уст в уста, оттачиваясь и обрастая деталями, чтобы в конце концов приобрести блеск и сияние поистине исторические, — что некий страдающий бессонницей плотник, всем хорошо знакомый (тот самый, кто смастерил для нашего дома множество полок), вышел на балкон своего дома поприветствовать восходящее солнце и в первых лучах увидел семнадцать каноэ, уже вытащенных на прибрежный песок. |
