|
На всякий случай мы старались не поднимать головы, чтобы никто не заметил нас через решетчатые стенки садка. Сквозь их щели мы могли видеть часть площади и здания на той стороне: например, дом Хаусмана, откуда доносились громкие крики, и дом Треворов. На крыльце последнего стоял остолбеневший Тимоти Тревор и с ужасом смотрел на что-то, чего мы не видели. (В тот момент индейцы убивали его сестру Сару — ту самую, любившую водить пальчиком по французской книжке, когда я читала вслух. Этот пальчик, едва касавшийся страниц, которые Сара переворачивала для меня, казался таким же воздушным и легким, как и улыбка на ее губах.) Тимоти, le pauvre.[223] Ох, как мне было жаль этого мальчика; он стоял у дверей дома и на штанишках его красной пижамы расплывалось большое темное пятно. Мне было так жаль его, что я даже не шикнула на Люка, когда тот окликнул друга, а затем крикнул ему что-то, хотя Тимоти стоял слишком далеко, чтобы услышать, а наша безопасность и жизнь зависели от нашего молчания и от того, насколько долго нам удастся оставаться незамеченными, спрятавшись под нашим домом в волнах прибоя. Я тоже позвала Тимоти — но, разумеется, безмолвно, как это умеют делать ведьмы. То же самое сделала Лео. Не знаю, кого из нас он услышал, но вскоре Тимоти Тревор повернулся и побежал прочь от крыльца, пересек площадь, направляясь к нашему дому, к тайному убежищу, где они с Люком часто играли. Мы надеялись, что мальчик сумеет пробраться к нам. Во всяком случае, нам хотелось верить, что так и случится. Мы ждали, что крышка вот-вот откроется и наш маленький друг, спустившись на песок, попадет в наши объятия. Увы, Тимоти Тревор так и не появился. Когда мы наконец услышали, что кто-то поднимается по лестнице на террасу нашего дома, потом тяжело ступает по террасе, а затем по паркетному полу гостиной — после треска и звона, возвестивших о том, что высокое окно, ведущее в нее, выбито, — мы сразу поняли: это шаги ног, обутых в ботинки, а не босых, и они были куда тяжелее, чем легкая поступь нашего юного друга, весившего не больше семнадцати фунтов. Однако мы услышали его имя — его повторял хриплый, дрожащий от волнения голос, окликавший мальчика громким шепотом, почти переходящим в крик: — Тимоти! Тимоти! Это пришел доктор Тревор. Без сомнения, он увидел, как его сын бежит через площадь к нашему дому. Я тут же поднялась на ноги. Мои глаза с застывшим в них колдовским знаком не были скрыты очками, моя белая ночная рубашка, мокрая от воды, прилипла к моему… в общем, ко мне, выдавая тайну, скрытую от всех вне мира теней; но я все равно ухватилась за перекладину лестницы, готовая подняться по ней, откинуть крышку, позвать доктора Тревора и рассказать ему о том, что Тимоти так и не добрался до нас. Но в тот самый момент, когда я уже собиралась откинуть крышку, на террасе раздались новые шаги. Они звучали мягко и приглушенно, босые пятки осторожно касались досок прямо у нас над головой, и этого хватило, чтобы мы поняли: явились индейцы, не менее четырех человек, а может, и пятеро. Близнецы потянули меня за руки, чтобы уложить обратно на песок. Мы втроем опять распластались под пирсом, слушая, как доктор Тревор говорит что-то по-испански, робко и запинаясь, явно умоляя сохранить ему жизнь. Мы слышали, как французское кресло отлетело от входной двери и повалило арфу, которая издала диссонирующие звуки и упала на пианино, умножая звуковой хаос. Мы слышали, как посуда падает с полок в буфетной, разбиваясь о пол прямо над нашими головами. Затем мы стали свидетелями того, как индейцы приказали доктору Тревору вести их наверх и показывать дорогу, чтобы обыскать дом, хотя их пленник прежде бывал у нас лишь в гостиной. Хотелось бы знать, какое впечатление осталось у него от мансарды, где мы занимались Ремеслом. Он ведь увидел там все: наши склянки со всякою всячиной, снабженные этикетками, засушенных представителей флоры и фауны, «Книги теней», присланные Эжени, наши ножи с белыми и черными рукоятками, наши ступки и пестики, необходимые для приготовления порошков, зелий и прочего. |
