Рхиоу вдоволь напилась, потом вернулась обратно, вскочила на софу и на этот раз принялась умываться основательно. Она как раз кончила тереть мордочку и уши, когда Хуха поднялась, сходила в столовую и вернулась с кипой бумаг. Рхиоу с отвращением посмотрела на них.

Когда Хуха со вздохом положила принесенное на софу, Рхиоу поднялась, потянулась, улеглась на бумаги, задрала левую заднюю лапу и принялась лизать под хвостом. Иногда такие выразительные телодвижения понимали даже люди.

Рхиоу была практически уверена, что Хуха все понимает, но сейчас хозяйка только тяжело вздохнула, сняла Рхиоу с бумаг, посадила на софу рядом с собой и сказала:

– Ну почему тебе всегда нужно улечься на мою работу?

– Потому что ты ее ненавидишь, – ответила Рхиоу. Она снова перебралась на бумаги, запустила в них когти и принялась рвать и мять верхний лист.

– Эй, прекрати! Мне нужны эти бумаги!

– Ничего подобного. Они доводят тебя до сумасшествия. Не следует заниматься подобными вещами в выходные; хватит и того, что тебе приходится возиться с программами каждый рабочий день. – Рхиоу стала кататься по бумажной кипе, подбрасывая листы в воздух.

– Ах, киска, перестань! – Хуха начала собирать бумаги. – Я, правда, и сама не отказалась бы проделать с ними то же самое, – пробормотала она себе под нос.

– Вот видишь? И зачем тебе заниматься этой дрянью, когда с тобой я? – замурлыкала Рхиоу, когда Хуха взяла ее на руки. – Разве так не лучше? Бумаги тебе вовсе не нужны. Тебе нужна кошка.

– Мурлыка ты моя, – прошептала Хуха, расправляя помятый лист. – Наверное, ты говоришь мне, что не следует брать работу на дом. Или, скорее, высказываешь пожелания насчет кошачьего корма.

– Ну, раз уж ты сама заговорила об этом… – Рхиоу ударила лапой по последнему листу в руке Хухи.

– Эй, когти не выпускай! – вскрикнула та.

– Ты же знаешь, я никогда тебя не оцарапаю, – успокоила ее Рхиоу. – Разве что ты сама окажешься неуклюжей… Да брось ты эту макулатуру!

Хуха начала чесать Рхиоу за ухом, и та, мурлыча, на некоторое время впала в транс. Среди Народа были такие, кто говорил, что заводить себе эххифов в лучшем случае старомодно, а в худшем – политически некорректно. Такие кошки утверждали, что у двух видов на самом деле нет ничего общего, что не может быть взаимопонимания между плотоядными и всеядными, между хищниками и охотниками-собирателями; их совместное проживание – всего лишь печальная необходимость, приводящая в конце концов к глубокому разочарованию. Те, кто придерживался такого мнения, обычно долго распинались о том, что Народ живет в неволе и что необходимо любой ценой освободить его – или по крайней мере так повысить сознательность всех его представителей, чтобы, как уютно ни было бы жилище, вкусна еда и ласковы хозяева, кошки никогда не забывали о своей неволе и о принадлежности к благородному Народу, пусть и подвергающемуся угнетению, но который в один прекрасный день завоюет свободу.

Когда цивилизация эххифов падет, – с сухим смешком подумала Рхиоу, – когда в городе не останется ни единого человека и в ту же секунду все кошки Манхэттена станут самостоятельны, – сколько из них сумеет выжить? Легко кричать «Свобода!», а вот попробуйте-ка найти себе еду, когда ничего, кроме «Фрискаса», в жизни не видели!

Собственная ирония заставила Рхиоу поморщиться. Может, и было бы лучше, если бы все кошки жили на природе, вне зданий, независимо от людей; может, и было бы лучше, если бы они никогда не испытали на себе влияния человека… Однако мир таков, каков есть, и едва ли подобная ситуация может в скором времени возникнуть.