Совершенно иной нрав у индийцев, из которых некие часто подвергаются истязаниям и казням. К тому же употребляют они столь много опиума (опасное такое зелье), что становятся от него как бешеные. Потом бегают по улицам и кричат: «Амок!» – сие означает, что прибьют любого, кто им попадется, да часто и вправду многих побивают, за что их после казнят. Ибо правосудие не терпит подобного безбожного безрассудства.

Тут вспомнил я о том, что было написано в моем письме, что мне надлежит послать своей жене весточку из Батавии. Ее письмо носил я с собой повседневно, но писать не желал, все еще гневаясь на нее, и намеревался с ней совсем расстаться. Чем больше размышлял я о своей прежней, веселой и приятной жизни, тем более меня отвращала ее хитрость, каковою она меня прочь отправила. Потом перебрался я в дом, где жило множество моряков, из разных стран, предаваясь беспутству, и были там голландцы, немцы и французы. Приняли меня сразу хорошо, и всего у меня было вдоволь, и стал я вскорости самым из них веселым. Каждый день были игры, веселия и попойки, были там и особы женского полу, танцы и множество увеселений разного рода; приходили индийцы и китайцы, играли музыку, представляя престранные танцы, похожие на комедию, все в самых лучших нарядах и с изрядным пением.

Должен с прискорбием сознаться в том, что я, одним старым матросом совращенный, дважды

принял языческого зелья опиума, занемог чрезвычайно, но выздоровел и более никогда этим не соблазнялся.

В том же доме, где нашел я пристанище и который принадлежал одному голландцу, была индийская девица по имени Силла, весьма пригожая и сложения тонкого и не слишком смуглая, и очень она мне полюбилась, однако ж о матросах она и слышать не хотела. Была она турецкой веры, потому как родом из города Джапаре.

Часто хаживал я по городу, то в одиночку, а то с приятелями, дивясь на многие их причудливые диковины, храмы, капища, чуждые деревья и травы, пальмы и колючие растения. И так деньги мои и имущество растаяли, словно мартовский снег. Однако ж я не желал более идти на матросскую службу. И тут повстречалась мне в другой раз та самая Силла, и говорил я ей льстивые слова, не желает ли меня поцеловать. Отвечала – нет, разве только если женюсь на ней. На что рассмеялся я от всего сердца и распрощался с девицей.

В январе же большинство приятелей моих вновь поступили на службу, каждый на какой-нибудь корабль, и расстались со мной, памятуя о дружбе и с великой печалью. И остался я совсем один, денег у меня не было, и тужил я крепко и не знал, что делать и куда податься.

В это скорбное время я вновь пришел к Сил-ле, спросив, не пожелает ли она за меня замуж. Ибо никому я не сказывал, что не холост, а что есть у меня давно жена. Девица согласилась, однако сказала, что в Батавии нам жениться невозможно, а следует отправиться жить на другой остров. И потому я начал искать службу и поступил к одному капитану, которому предстояло плыть на Амбойну, а корабль его именовался «Генриетта-Луиза». Девица также определилась на этот корабль, тем более что я капитана об том просил. Мы везли рис и сахар, а обратно корабль должен был доставить в Батавию пряности, в особенности же мускатный орех.

И вот февраля седьмого числа отправились мы в путь, а я надеялся найти на том острове добрую службу, в достославной Ост-Индской компании, и эта моя амбиция оказалась впоследствии удовлетворенной.