|
Чтобы я поняла ее правильно, Мадлен добавила: — Это короткая история, ведьма, и я расскажу ее быстро… Свеча была зажжена, сверху на нее поместили стеклянный колпак, чтобы защитить от ветра. Зазвонили колокола. Поскольку среди них были и медные, я испытала некоторое неудобство: мне пришлось отказаться от принятого обличья старой карги, стоящей с краю и никем не замечаемой. Никто не увидел, как упал на землю сброшенный мной платок. Невидимая, я поднялась над толпой и, бесплотная, парила, наблюдая за происходящим . — А колокола… — напомнила я. — Почему они были медными? — Чтоб отгонять демонов, поднявшихся из преисподней, дабы побороться за отвергнутую душу . — А что, там были демоны? И вновь этот медленный поворот в мою сторону лица, покрытого вуалью. — Только я, — ответила Мадлен. Уголки губ мертвеца конвульсивно дернулись в слабой улыбке. — Но ты ведь пришла не за душой немого. Тебя интересовало его тело, не так ли? — Да, сначала мне было нужно тело, но странный вердикт нарушил мой план. И все же я была заинтригована: если тело и душа действительно отделяются друг от друга, при этом часть души еще живого человека низвергается в пустоту… если это церковное заклятие действенно и тело с душой каким-то образом разделяются… тогда, возможно, я увижу какой-то путь, которого не видела прежде. Мадлен запнулась, понизила голос, так что ее стало почти не слышно. Я недоумевала, не обеспокоена ли она тем, что может случиться, когда она произнесет эти слова здесь, в соборе? В конце концов она это сделала, и, полагаю, у нее была на то причина. В полный голос, заставив обернуться скорбящего у жертвенной кружки человека, Мадлен произнесла слова, впервые услышанные ею полтора столетия назад. — Мы отторгаем его от груди нашей Святой Матери Церкви , — сказала она столь решительно, таким глубоким голосом, что мне показалось, будто это говорит сам монсеньор. Я спросила себя, обладают ли призраки способностью не только менять обличье, имитировать людей, изображать их, но и воспроизводить голоса, потерянные во времени. — И осуждаем его гореть в священном огне вместе с Сатаной и его ангелами и всеми нечестивцами до тех пор, пока он не сбросит демонские оковы, не принесет покаяния и не искупит свои грехи перед церковью. Мадлен замолчала. Левая нога рыжеволосой женщины отчаянно дернулась, да так сильно, что мне показалось, будто Мадлен намеревалась пнуть меня. — Похоже, это тело все еще умирает , — быстро проговорила она, словно извиняясь, и продолжила свой рассказ: — Прочитав все, что было положено по ритуалу, монсеньор закрыл потемневшие от времени страницы и засунул книгу под мышку. Ветер обвивал его черную сутану вокруг ног, и он, как и все собравшиеся, смотрел не на немого, а на символ его души — танцующее под стеклом пламя. Стеклянный колпак был осторожно снят со свечи, и священник проворно, как кот, схватил ее и помахал в воздухе. Пламя погасло, и в тот же миг душа немого покинула пределы Божьего видения. И тогда священник, играя на публику, — это разозлило меня, поскольку не было предписано ритуалом, — швырнул свечу в толпу, заставив собравшихся верующих отшатнуться с воплями и молитвами . — А как же немой? — Ах да, немой… С ним ничего не случилось. Он просто побрел прочь под градом камней, унося все свои земные богатства в грязном холщовом узелке, перекинутом через плечо . — А его душа? — Не подверглась воздействию . — Значит, обряд он не… — «Полон трескучих слов и ничего не значит»[116]. |
