|
Успеваешь заметить, что те же интернациональные компании выхваляют свои товары здесь, что и во Франции. Бельгия вообще географический нонсенс, часть провинций на французском говорит, часть по-валлонски, а это, кажется, диалект голландского. В Бельгии королевство учредили чуть ли не на самом носу 20 века, французы. У Сены возле Place de la Concorde есть монумент бельгийскому королю Альберту I в длинной французской шинели. После Бельгии, открыл едва вторую бутылку пива, стучат мимо платформы Голландии. Голландия – это на самом деле бетонная дамба, соединяющая Францию и Германию. Вдоль дамбы живёт 20 миллионов сухопарых аскетических мужчин-циркулей и круглозадых белокожих женщин. У голландцев такие же длинные слова, как у эстонцев и финнов. Издательство моего издателя, Жоз Кат, – звали издателя, называлось «Верелдблииотеек» или как-то так, помню, что двойные буквы там встречались не то дважды, не то трижды. Поезд в Амстердам идёт среди плоских унылых ровных домов, паркингов, деревень и намёков на поля – кочки какие-то. Это и есть Голландия, – Полая земля. Там есть – всякие узнаваемые названия на белых пролетающих табличках, над платформами синим шрифтом: «Гаарлем», например, а уж «Амстердам» тоже узнаваем. Ибо Нью-Йорк в самом начале своего существования назывался Новый Амстердам. Станции пролетают. Пассажиры: развратная прыщавая девка всё время облизывает губы, нахальный краснокожий индонезиец с остервенением жуёт свою жвачку и смотрит прыщавой голландке прямо туда, где у неё под тканью юбки – половая щель. Серый дощатый мен рядом с краснокожим смотрит туда же, но осуждает и девку и краснокожего за молчаливое их соитие. А я еду к издателю. Деревья у них острижены как доски, повторяют фигуру среднего статистического голландца. Пока я всё это обдумывал и наблюдал – так и доехал. Амстердамский вокзал – отвратителен. Цыгане, дети, ветер, пыль, стаканчики – из Макдональдса, пустые банки, почему столько грязи?! Приличные люди прилетают в аэропорты? Над всем парили утешительные афиши выставки —ретроспективы Ван-Гога – Винсент с отрезанным ухом. Во второй приезд 6 декабря 1990 года я пошёл искать в Амстердаме порт. — Никакого порта нет, Эдвард! – грустно поведал мне Жоз Кат. Я ему не поверил. Есть песня Брейля «В порту Амстердама! В порту Амстердама!» о бедном покинутом матросе, короче, отличная песня, в те годы я чувствовал себя бедным покинутым матросом, потому что носил бушлат, то были годы бушлата, и чувствовал себя покинутым. А покинутым я себя чувствовал потому, что тогда длительно, в муках медленно, с томным и поганым удовольствием умирала наша с Наташей любовь. Я сам от неё уходил, головой вперёд в чёрные дыры войн и революций. Я не мог устоять, так меня тянуло, такой был соблазн. Ведь я был рожден для войн и революций, а их всё не было, и только когда мне уже было 48 лет, я со счастливой улыбкой влетел, головой вперёд в войны и революции, в их угольное ушко смерти. А у Наташки был только бабий орган. И всё что она могла сделать, это опустить себя с каким-нибудь прощелыгой. Что она и делала. А я приезжал с войн и воображал себя несчастным матросом и все трубы, все флейты, барабаны Брейля звучали у меня в ушах, когда на следующее утро я вышел из чистенького отеля пансионата, уже пьяный и пошёл искать Porte d’Amsterdame... Dans la port d’Amsterdame... Dans la port d’Amsterdame... Пришлось обратить свой спич к вокзалу и там аккуратно спросить по-английски «How can I find a see port?» у пары подростков. Они не колеблясь показали мне направо. Было холодно. Было очень холодно и сыро, и хотя никакого Северного моря пока не появилось, только заборы и за ними строения фабричного типа, оно, Северное, висело вокруг меня, сырое налипло мне на волосы, щёки, уши и лоб. Сука, – пьяная девка – ругался я, стискивая зубы. |
