|
Это были строки из первой сцены четвертого акта: Коль счастье наше так обречено Зависеть от одежд, принадлежащих Не мне, то не обнимешь ты меня, Покуда место, время и фортуна Не отдадут мне права быть Виолой. Голос был легким и музыкальным; казалось, он звучал во всем ее теле, наполняя каждое слово жаром глубокой страсти. И лицо. С какой тонкой и экономной выразительностью ее подвижные, удивительно живые черты передавали внутренний смысл поэтических строк! Она была очаровательна. Ее чары не могли не околдовать их. — Превосходно, — сказал Хаммерсмит. — Но в нашем деле существуют определенные правила и порядки. Она включена в состав исполнителей? — Нет, — ответил Литчфилд. — Вот видите, ваша просьба невыполнима. Профсоюзы строго следят за подобными вещами. С нас сдерут шкуру. — Вам то что, Хаммерсмит? — сказал Каллоуэй. — Какое вам дело? После того, как снесут Элизиум, вашей ноги уже не будет ни в одном театре. — Моя жена видела репетиции и изучила все особенности этой постановки. Лучшей Виолы вам не найти. — Она была бы восхитительна, — все еще не сводя глаз с Констанции, подхватил Каллоуэй. — Каллоуэй, вы рискуете испортить отношения с профсоюзами, — проворчал Хаммерсмит. — Это не ваши трудности. — Вы правы, мне нет никакого дела до того, что будет с театром. Но если о замене кто нибудь пронюхает, премьера не состоится. — Хаммерсмит! Дайте ей шанс. Дайте шанс всем нам. Если премьера не состоится, то я уже никогда не буду нуждаться в профсоюзах. Хаммерсмит вновь опустился на стул. — К вам никто не придет, вы это понимаете? Диана Дюваль была кинозвездой, ради нее зрители сидели бы и слушали всю вашу чепуху. Но никому неизвестная актриса?.. Это будут ваши похороны. Готовьте их сами, если так хотите. Я умываю руки. И запомните, Каллоуэй, вы один будете во всем виноваты. Надеюсь, с вас живьем сдерут кожу. — Благодарю вас, — сказал Литчфилд. — Очень мило с вашей стороны. Хаммерсмит начал разбирать на столе бумаги, стеснявшие бутылку и стакан. Аудиенция была окончена, его больше не интересовали эти легкомысленные бабочки и их мелкие проблемы. — Убирайтесь, — процедил он. — Убирайтесь прочь. * * * — У меня есть две или три просьбы, — сказал Литчфилд, когда они вышли из офиса. — Они касаются условий, при которых моя жена согласна выступать. — Условий чего? — Обстановки, удобной для Констанции. Я бы хотел, чтобы лампы над сценой горели вполнакала. Она просто не привыкла играть при таком ярком свете. — Очень хорошо. — И еще я бы попросил вас восстановить огни рампы. — Рампы? — Я понимаю, это немного старомодно, но с ними она чувствует себя уверенней. — Такое освещение будет ослеплять актеров, — сказал Каллоуэй. — Они не будут видеть зрительного зала. — Тем не менее... я вынужден настаивать. — О'кей. — И третье. Все сцены, в которых обыгрываются поцелуи, объятия и другие прикосновения к Виоле, должны быть исправлены так, чтобы исключить любой физический контакт с Констанцией. — Любой? — Любой. — Но, Господи! Почему? — Моя жена не нуждается в излишней драматизации, Теренс. Она предпочитает не отвлекать внимание от работы сердца. Эта странная интонация в слове «сердца». Работы сердца. Каллоуэй поймал взгляд Констанции. Ее глаза, казалось, благословляли его. — Нужно ли представить труппе новую Виолу? — Почему нет? Трио переступило порог театра. * * * Установить осветительную аппаратуру и исправить эпизоды, предусматривающие физическое соприкосновение актеров, было делом несложным. |
