|
– Я принесу его сюда, хорошо? Он кивнул. Ему правилось сидеть у этого окна, открывавшего вид на зеленый газон и оранжерею. Великолепный день: пухлые, словно покрытые шерстью, громады облаков вздымались ветром, отбрасывая на зеленый ковер причудливо движущийся узор теней. Наверное, стоит научиться рисовать, думал он. Уинстон когда то так и поступил. Он перенес бы на холст любимые природные пейзажи. Свой сад, например. Он увековечил бы в масле многое. Даже обнаженную Ракель – ее груди никогда не потеряют тогда своей формы. Лишь на картине... Она уже была рядом, с кофе, что то тихо мурлыча ему на ухо. – У тебя все хорошо? Тупая сука. Конечно же, у него далеко не все так уж хорошо. – Да, – ответил он. – А у тебя гости. – Что? – Он выпрямился в кожаном кресле. – Кто? – Трейси, – последовал ответ. – Она хочет войти и обнять своего папулю. Он отвел рукой ее волосы, едва ли не попавшие в рот. Просто тупая сука. – Ты ведь хочешь увидеть Трейси? – Да. Маленькое несчастье – он любил так называть свое дитя – стояло у двери. Все еще в ночной рубашонке. – Привет, папуля. – Здравствуй, золотце мое. Она направилась к нему. Красивая походка – ее мама в молодости. – Мамуля говорит, что ты заболел. – Я уже почти поправился. – Я очень рада. – И я тоже. – Пойдем сегодня гулять? – Может быть. – Тогда мы сходим на выставку? – Может быть. Ее губки надулись. Очаровательный жест. Он должен был вызвать у него умиление. Все та же Ракель, все те же приемы. Не дай Бог и ей стать столь же тупой, как ее мамочка. – Поглядим, – произнес он, стараясь, чтобы слова прозвучали, как «Да». Уверенный, что они означают «Нет». Она забралась к нему на колени – пришлось немного побаловать ее сказками о том, каким озорником был папуля пять лет назад. Наконец он попросил заслушавшееся дитя пойти одеться. От разговоров горло ныло сильнее. Ему уже не хотелось быть сегодня любящим отцом. Оставшись в одиночестве, он долго смотрел на вальсирующие по площадке газона фигуры теней. * * * Сразу же после одиннадцати послышался лай собак. Затем вновь стало тихо. Нортон был занят на кухне: помогал Трейси в приготовлении «Телеги с сеном» – любимого лакомства Ракель, состоявшего из нескольких тысяч тоненьких кусочков. К ним вошел Мэгир: – Что там случилось? – Не знаю, босс. – Так узнай же, чертов ублюдок! В присутствии дочери он редко ругался – сейчас же готов был застрелить Нортона у нее на глазах. Тот отреагировал молниеносно, словно уловил и другое, скрытое желание босса. Он подскочил к задней двери и быстро отпер. Мэгир почувствовал свежий запах хорошего дня. Ему захотелось выйти. Чтобы просто глотнуть чистый теплый воздух. Но лай собак все еще отдавался в его голове тяжелыми ударами – он не позволил поддаться порыву. По телу вновь побежали мурашки. Трейси съежилась над творимым блюдом в ожидании проявления отцовского гнева. Но он, не сказав ни слова, направился к своему покинутому креслу. Разместившись в нем, он увидел Нортона, покрывающего поверхность газона размашистым шагом. Собака не издавали ни звука. Нортон исчез из поля зрения, зайдя за оранжерею. Он не появлялся долго; Мэгир ждал... Терпение его достигло предела, когда Нортон вдруг возник снова – он смотрел на Мэгира и что то кричал, пожимая плечами. Мэгир открыл дверь и, скользнув в просвет, оказался во внутреннем дворике. День окружил его исцеляющим благоуханием. – Что ты говоришь? – крикнул он Нортону. – Собаки в порядке, – отозвался тот. |
