|
Лучшая часть содрогалась, пытаясь вылезти на свободу из другой, по безуспешно. На мгновение тело мальчика распрямилось, белое и хрупкое, но только для того, чтобы в следующий миг его сменило другое в этом непрерывном потоке трансформации. Было ли это оформляющейся рукой, напрочь оторванной до того, как она смогла обрести пальцы, было ли это лицом, проявляющимся на емкости, полной языков, служившей твари головой? Картина не поддавалась анализу. Как только Клив обнаруживал нечто узнаваемое, оно исчезало опять. Эдгар Тейт прервал свои занятия и оскалил зубы на Клива. Этому зрелищу могла позавидовать и акула. – Он усомнился во мне, мистер Смит… – сказало чудовище, – …он пришел поискать свою камеру. У бесформенной массы на песке вдруг открылся рот и издал резкий крик, полный боли и ужаса. – Теперь он хочет быть от меня подальше, – сказал Тейт. – Ты посеял сомнение. Он должен выстрадать последствия. – Тейт направил дрожащий палец на Клива, и при этом акте указывания конечность трансформировалась, плоть стала мятой кожей. – Ты пришел туда, где тебя не хотели, так гляди на мучения, которые ты принес. Тейт пнул тварь у ног. Она перевернулась на спину, изрыгая блевоту. – Я ему нужен, – сказал Тейт. – И у тебя хватает духа на это смотреть? Без меня он пропал. Клив не ответил висельнику, а вместо того обратился к зверю на песке. – Билли, – произнес он, вызывая мальчика из непрерывных изменений. – Пропал, – сказал Тейт. – Билли… – повторил Клив. – Послушай меня… – Теперь он не вернется, – сказал Тейт. – Тебе это только приснилось. Но он здесь, во плоти. – Билли, – настаивал Клив. – Ты слышишь меня. Это я, это Клив. Казалось, услышав зов, мальчик на миг приостановил круговые движения. Клив снова и снова звал Билли. Один из первых навыков, который приобретает человеческое дитя, – как то называться. Если что нибудь и могло достичь Билли, так несомненно его имя. – Билли… Билли… – При повторении тело опять перевернулось. Тейт, кажется, чувствовал себя неуютно. Самоуверенность, каковую он демонстрировал, теперь заглохла. Тело его темнело, голова стала походить на луковицу. Клив старался отвести глаза, чтобы не глядеть на трудноуловимые искажения в анатомии Эдгара Тейта, а сосредоточить все силы, чтобы вызвать обратно Билли. Повторение имени приносило плоды – тварь подчинялась. Мгновение за мгновением проявлялось все больше от мальчика. Выглядел он жалко: кожа да кости на черном песке. Но лицо его теперь почти восстановилось, и глаза глядели на Клива. – Билли?.. Он кивнул. Волосы прилипли у него ко лбу от пота, конечности сводило. – Ты знаешь, где ты? Кто ты? Сначала сознание будто покинуло мальчика. Затем – постепенно – понимание затеплилось в его глазах, и одновременно с пониманием пришел ужас перед человеком, стоящим над ним. Клив глянул на Тейта. За те несколько секунд, когда он смотрел на него в последний раз, почти все человеческие черты стерлись с его головы и верхней части туловища, обнаруживая разложение более глубокое, чем у его внука. Билли посмотрел через свое плечо, как избиваемая хлыстом собака. – Ты принадлежишь мне, – произнес Тейт, хотя органы его теперь едва ли были приспособлены к речи. Билли увидел тянущиеся к нему конечности, и попытался приподняться, чтобы избежать объятия. Но он был слишком медлителен. Клив увидел, как заостренный крюк тейтовской конечности охватывает горло Билли и подтягивает мальчика поближе. Кровь брызнула из разрезанного в длину дыхательного горла, и вместе с ней – свист вырывающегося воздуха. Клив завопил. – Со мной, – проговорил Тейт. Слова превращались в тарабарщину. |
