|
Княгиня огорчилась, но нисколько не удивилась, найдя, что такой исход фавора князя Павла следует считать вполне удачным. Увидеться с сыном ей снова не удалось, хотя по всему было видно, как тяжело дается княгине эта разлука. Чем больше княгиня думает о человеке, тем реже поминает его имя и поддерживает разговор о нем. Ее очень поддерживают частые встречи с братом, графом Александром Воронцовым, с которым она беседует за закрытыми дверями. Число шпионов и соглядатаев повсюду растет, и нельзя чувствовать себя спокойным даже в собственном доме. После одного из таких разговоров княгиня заметила мне, что до конца правления нынешнего государя остались считанные недели. Княгиня уже раньше говорила, что 1801 год станет для государя последним. Теперь же она назвала и число — середину марта. В ее слова можно было не поверить, но уже неоднократно слова княгини оказывались вещими. Она даже написала князю Павлу, чтобы к середине марта он был готов к возвращению в Петербург, не объясняя причины своих слов.
Государя не стало 12 марта 1801 года. Пророчество княгини сбылось. Но слухи об обстоятельствах кончины повергли ее в отчаяние. Княгиня сказала, что сын разделил судьбу отца, но куда более страшно, потому что с отцом расправились чужие руки наемных убийц, тогда как император Павел погиб, когда рядом с его спальней находились его родные сыновья. Все стараются не говорить о страшных новостях, и все не могут удержаться, чтобы к ним не возвращаться. Княгиня утверждала, что пресечение дней императора стало счастливым избавлением для всей России, которая не могла более выдерживать частных и общественных бедствий, связанных с его правлением, и что следовало прервать нескончаемый рост налогов и гонений. Она повторяла, как счастлива тем, что ей не пришлось бывать при его дворе, так как ей не дано скрывать своих чувств, а к покойному императору она испытывала только отвращение, презрение и негодование. Для нее было невыносимо его прусское капральство и одновременно способность придавать некое сверхъестественное значение своему царскому сану. Она приводила бесчисленные примеры его трусливости, болезненной подозрительности и гневливости, имевшей самые жестокие и бесчеловечные последствия. Но при всем том княгиня не думала о возвращении ко двору и, кажется, сторонилась самой мысли приближения к новому императору, которого знала с пеленок и о котором отзывалась как о любимом внуке покойной императрицы. Вопрос разрешился приездом племянника княгини Дмитрия Павловича Татищева, специально посланного новым императором, чтобы пригласить первую статс-даму ко двору.
— Тетушка, государь император, помимо письма, на словах просил передать вам свое глубочайшее уважение и желание видеть вас при дворе. Он от души радовался возможности принести вам извинения за понесенные вами огорчения и неудобства. — Благодарю тебя, друг мой. — Я надеюсь лично проводить вас до Петербурга. Это доставило бы императору большое удовольствие. — И напрасно. Мой возраст и мои болезни не позволяют мне так торопиться с поездкой. Да и есть ли в ней нужда на самом деле? — Тетушка, простите, но я в недоумении. — Почему же? Я принадлежу к другому веку, друг мой, и вряд ли найду общий язык с новым поколением. Император мог бы быть моим внуком. — Но император мне говорил, как он ценит такую преемственность и как хочет иметь при дворе особу, которая состояла в тесной дружбе с его покойной бабкой. — Эта дружба была не так проста, и император не может не знать ее обстоятельств. Я не дружила и не желала дружить с флигель-адъютантами императрицы. В свою очередь, они не упускали возможности настраивать против меня государыню. Я глубоко уважала государственные таланты Екатерины Великой, ее умение обращаться с людьми, ее высочайшую образованность, любила государыню как человека, но ее отношение ко мне — оно было при разных обстоятельствах разным. |
