Перед началом пира Эльга едва не разругалась с княгинями. И все, как водится между женами, будь они высокого рода или низкого, из-за нарядов.

– Когда к себе домой приедете, тогда свои лоросы наденете! – говорила она им. – Где это видано, чтобы за одним столом пять княгинь в ряд сидели! Лорос может носить только одна госпожа! В том вся суть.

– Но нам подарили всем! – восклицала Прибыслава. – Мы тоже княгини!

– Вот там, где вы княгини, там и будете красоваться! А здесь княгиня – я одна. Игемон!

Это была правда, поэтому родственницы надулись, но покорились.

Логофет дрома не зря выспрашивал, а его помощники не зря записывали положение приближенных Эльги. Те из них, кто носил княжеское звание в той или иной земле – сама Эльга, Олег Предславич, Ярослава, Прибыслава, Володея – получили особые подарки. Еще при первой встрече с василевсами их поразили лорос и внушительная золотая мантия – из пурпурного шелка, почти сплошь расшитая золотом и усаженная драгоценными камнями; благодаря им на первый взгляд казалось, будто василевс «одет в золото».

И какой же восторг охватил русских княгинь, когда в завершение второго в их жизни обеда у Елены августы им поднесли почти такие же лоросы – четырем женщинам и одному мужчине из числа крещеных «архонтов Росии». Они были сделаны из красного шелка, обильно украшены золотым шитьем, где в гнездышках узоров блестели кусочки цветного стекла: голубые, зеленые, смарагдовые, белые, красные, золотисто-желтые, выточенные в виде кружка, квадрата, листика. На каждом лоросе их сидело около сотни, и все вместе сливалось в золотую реку самоцветных искр.

– Ты не просила царских венцов и одежд для себя и своих людей, но добрый отец не отпустит дочь из дома без хорошего приданого! – сказала Елена августа, и Эльга поняла: той передали ее слова, когда-то сказанные патриарху. – Примите эти лоросы в знак нашей дружбы и вашего звания христанских архонтов, чтобы надевать их на службу великого праздника Пасхи. Это лишь знак того золота божьей благодати, в какую одеты все истинно верующие. Мои дочери сами шили эти лоросы для вас.

Елена милостиво улыбалась, глядя на онемевших от восторга княгинь. Эльга принудила себя улыбнуться, но на самом деле у нее оборвалось сердце. Даже в животе похолодело. Подумалось: вот он, ответ греческих царей на все ее притязания! «Царские одежды», расшитые кусочками цветного стекла! Те самые, о которых просят все варвары, но о которых она не просила, потому что хотела большего!

Может быть, эти лоросы – знак признания греками их, русов, прав и положения? Но от знаков мало толку, если за ними не следуют дела.

– О, Патор имон! – Прибыслава от восхищения даже вскочила, всплеснула руками, сделала движение, будто хотела прижать подарок к груди, но не посмела прикоснуться. – Это мне? Теперь я… Пусть мне наши тоже «прости-носис» делают!

В глазах ее уже отражалось будущее величие: вот она сидит на престоле в гриднице княжьего двора в Свинческе, в золотом царском лоросе, во всем подобная царьградской василиссе, а мужи смолянские лежат перед ней ниц, онемевшие от такой роскоши… Жаль, венца нет, как у августы.

Но с этим торжеством княгиням смолян, древлян и черниговцев предстояло потерпеть: в Киеве «архонтисса-игемон» могла быть только одна.

И вот начался пир. Нарочитые киевские мужи и жены по парам заходили в гридницу княгини Эльги, ведомые отроком, и застывали сразу за порогом. Они не узнавали этого места, где бывали много раз. Бревенчатые стены скрылись под пестрыми восточными коврами, шелковыми одеждами, паволоками, от которых все сияло.

Первыми пришли молодые – Святослав с Прияной. Младшая княгиня выглядела усталой, снова с припухшими веками, и под шелковым подолом подаренной далматики виднелись все те же старые, расшлепанные поршни – в них было легче отекающим к вечеру ногам.