И пока подходящий домоправитель не объявится, она, Эльга, никуда отсюда уйти не может. Пока даст Бог веку… Не выпускать весло, упорно выправляя лодку по волне, и когда-нибудь буря стихнет, все наладится. И пусть близ белых камней реки Великой гуляет другая дева – ей, княгине русской, той прежней девой больше не стать.

Но на кого ей здесь опереться? Именно сейчас, когда она так нуждалась в поддержке и помощи, самые близкие люди собирались ее покинуть.

– А как же я? – прошептала Эльга. – Вы хотите, чтобы я осталась… одна?

– Почему одна? – Мистина двинул плечом, глядя в пол. – Здесь Аська. Дивуша, Живляна. Если хочешь, я тебе Алдана с Предславой оставлю, Свеньке другого кормильца подберу. Замужние наши девки останутся, мы только парней и Витянку заберем. Да и…

Он умолк, не решаясь указать Эльге на то счастливое обстоятельство, что ее сын-князь вернулся невредимым. Очень бодрым и решительным, настроенным любыми средствами возвратить себе удачу.

– Что ты несешь? – мягко, но более оживленно, чем раньше, произнесла Эльга, и Мистина поднял глаза. – Девки… Предслава… Что я с ними делать стану? Кто мне опорой будет?

Мистина посмотрел мимо нее в бывший чуров угол, где прятались от чужих глаз за занавесочкой две греческие иконы. Не оборачиваясь, Эльга вспомнила, что они там.

– Улеб – мой сын, – напомнил Мистина. – Раз уж так вышло, я должен быть опорой ему.

Он говорил без ожесточения, но решительно: видимо, рассудил, что в этом его родительский долг. Эльга и согласилась бы – если бы речь шла о ком-то другом. Но не о Мистине, который все эти годы – даже при жизни Ингвара, когда тот уходил в поход, – был ее правой рукой, защитой, опорой, советчиком, основой семейного круга… Воплощением ее дома – нового дома, за которым не стоят, как у людей, вереницы дедов и чуров, уходящей в бесконечную темную глубь. Без него на месте прежней семьи останутся одни разрозненные обломки. И она не снесет того груза, который Бог и судьба возложили на ее женские плечи.

Эльга смотрела в его замкнутое лицо и не знала, что сказать. Она видела: ему так же горько, как ей, но он считает своим долгом быть с теми, кого обязан защитить.

Эльга встала и подошла к нему. Он задрал голову, потом тоже встал.

И тут княгиня киевская повела себя странно. Кинувшись к ларю, на котором обычно сидела, она смела на пол подушки, с усилием подняла широкую крышку и стала отчаянно рыться среди пожитков, засунувшись в ларь по пояс. Мистина в изумлении наблюдал за ней – пока она не разогнулась, держа в руках длинный боевой нож в потемневших ножнах рыжей некрашеной кожи. Потом рывком освободила клинок, сжав в ладони костяную рукоять, и снова подошла к нему.

Свободной рукой Эльга деловито расстегнула на Мистине кафтан, подняла скрам обеими руками и приставила кончик лезвия к его груди. Даже развернула так же, как он в прошлый раз – чтобы вошел меж ребер. Держать было неудобно, потому что его сердце находилось примерно на уровне ее носа.

– Ну? – требовательно произнесла Эльга, глядя ему в глаза.

Взгляд ее горел смертельным отчаянием на грани безумия.

У него оставалось два выхода: или податься вперед и впустить собственный клинок в свое сердце, или…

Мистина поднял руку, мягко сжал ее кисти, сомкнутые на рукояти его старого оружия, и отвел острие от своей груди.

– Ты права. Я не буду расколот, как золото, пытаясь забрать назад однажды отданное.