Со стороны могло показаться, будто она не слишком-то ценит эту услугу, но это был бы неверный вывод. Напротив, у нее даже сердце замерло при мысли, что этот человек может и, кажется, хочет быть ей полезным в таких делах, где не поможет больше никто.

– Молись за меня – этого будет достаточно, – улыбнулся Савва, и по глазам его Эльга не смогла понять: шутит ли он или и впрямь готов принять такую плату.

– Тогда передай августе, что прошу позволения с моими женщинами осмотреть царские мастерские, где делают паволоки. А если придется подкрепить просьбу дарами, то сейчас тебе передадут кое-что от меня.

«Кое-что» оказалось полусорочком щипаного бобра – прекрасного меха, мягкого, красивого и теплого, носить который в Северных Странах себе позволяют только самые знатные люди. Савва с поклоном принял дар. Эльга подумала: все равно, возьмет он бобров себе или отдаст скопцам, сторожащим опочивальню Елены. Эти легкие меха всяко сделают ее просьбу куда весомее.

– Савва необходим нам как ключ, чтобы отпереть хотя бы калитку в этой каменной стене, коли уж нас не впускают через Золотые ворота.

– Мне бы больше понравилось, если бы он был как Артемий или Иосиф Вринга – не носил бы бороды и не глядел на женщин, – с досадой отвечал Мистина.

Сегодня лодьи русской архонтиссы вошли в Суд и пристали с северной стороны константинопольского мыса, в порту под названием Неорий. Здесь Эльге вновь подали носилки, присланные из дворца, а ее знатным спутницам – лошадей. Позади шли два десятка служанок. Эльга прихватила всех: и родовитым, и простым до смерти хотелось увидеть, как делают паволоки, уже несколько поколений составлявшие предмет восторгов их бабок и прабабок.

Последнюю часть пути они проделали по Месе – Большой дороге, главной улице Нового Рима, ведущей прямо к сверкающим воротам Священного дворца. Здесь нашлось что посмотреть: снизу тянулись ряды колонн, на которые сверху опирался второй ярус домов, а под округлыми резными сводами располагались и лавки, и мастерские, и невесть что еще. Стоял шум, разноголосый крик, тянуло съестными запахами; какие-то красотки выглядывали из-за занавесок и игриво подмигивали вестиаритам. Народу крутилось столько, что приходилось очищать путь для носилок. А со вторых ярусов жители во множестве смотрели на шествие: махали руками, кричали, иногда даже бросали цветы.

Но вот вышли на площадь Августеон, и стало гораздо тише: сюда простой народ пускали только по большим праздникам и в дни богослужений в Святой Софии. Ее каменная громада высилась с одной стороны, с другой находились северные ворота Мега Палатиона, окованные узорными листами начищенной меди. Перед воротами вдоль всей площади расположились шатры торговцев благовониями: их сюда поместил особый указ василевса, желавшего, чтобы сладкий дух этого ценного товара не пропадал зря, а услаждал обитателей дворца. Ряды прилавков выстроились от Милия – столпа, отмечающего начало всех дорог Романии, – до самых ступеней. Из кадок продавали перец, нард, алоэ, корицу, амбру, мускус, смирну, ливан, смолу бальзамон, душистую свеклу, лазурь… Ни происхождения, ни применения этих веществ княгини не знали, однако жадно втягивали носами непривычные запахи, сладкие и пряные, дарившие возбуждение и ощущение своей избранности и благополучия. Запахи Золотого царства…

Вошли под огромную арку зеленого мрамора, со статуями по сторонам. Далее раскинулся полукруглый двор, окруженный узорной бронзовой решеткой. Впереди высилась крыша здания – она сияла золотом, будто там живет солнце, и подумалось, что там внутри должно быть очень жарко.

На входе Эльгу встретило, однако, не солнце, а уже знакомый папий-ключарь.

– Твою светлость ожидает высокая честь, – с поклоном доложил он. – Показать вам гинекеи пожелали августейшие дочери василевса Константина – Анна и Зоя.