|
На Йоэле был такой же лапсердак, как и на остальных мужчинах семейства Альшванг, только падающие из-под ермолки на плечи длинные волосы цвета старого серебра выдавали его чуждость всему. Он был чужим здесь, среди этих торжественных и сдержанно-радостных людей, но и там, за пределами еврейского райончика оставался чужим тоже. Митя почувствовал, как сильно и резко вдруг сжалось сердце. Хотя какое ему дело?
— Яков Исакыч, наше вам почтение! — у него за спиной заорал каббалист. — Тут до вашего племянника паныч по важному вопросу!
Старый портной обернулся, впился глазами в Митю и скроил странную гримасу: будто бы одновременно и ухмыльнулся, и скривился.
— И вам доброго здоровья, ребе Шмуэль! И вам, паныч Дмитрий! Только какие ж могут быть вопросы к честному еврею, — он скользнул взглядом по Йоэлю, нахмурился, но упрямо продолжил. — Да в святую субботу?
— Быстрые и исключительно на словах, — заверил Митя.
Старый портной нахмурился, потом скользнул взглядом по Митиному сюртуку и тяжко вздохнул:
— Ну только ежели на словах… И чтоб быстро! Смотри у меня! — он погрозил племяннику кривым пальцем с обгрызенным ногтем. — Вот дал же Бог мамзера в семью.
— Брат! — воскликнула Цецилия и глаза ее наполнились слезами.
— А ты вообще молчи! — Яков раздраженно зашагал к дверям синагоги. За ним потянулись остальные: только Цецилия еще оглядывалась на сына, да Гирш с сестрой пристально глядели на Митю, но так ничего и не сказав, скрылись за дверью.
Только каббалист задержался, и пока Митя выбирался из седла, негромко пробормотал:
— А знаете, Дмитрий Аркадьевич, как слово «мамзер»-то переводится? «чужая вина», во как! Это я к чему: не знаю, на что вам Йоська так срочно занадобился — не вправду же из-за подкладки! — он усмехнулся. — А только вы его не подведите! Ему в жизни и без того достается: и за мамку, и за батьку ушастого… — кивнул и тоже направился к синагоге.
Митя обиженно поглядел вслед: пусть нынче он и правда приехал не из-за подкладки — но это не повод считать подкладку делом настолько неважным, что только как предлог и использовать.
Он повернулся к терпеливо дожидающемуся его Йоэлю и рассеяно спросил:
— А и впрямь… зачем Богу мебель?
Глаза Йоэля распахнулись широко-широко, потом он сдавленно хихикнул и ломким от смеха голосом ответил:
— Так суббота же, святой день. «Если два человека сошлись и не говорили между собою о Божьем слове, то они согрешили». Вот как могут — так и говорят! И если у вас других срочных вопросов нет, а на этот — важный весьма — я ответил, так может, я уже и пойду?
— Нет, конечно! — Митя разозлился, правда, больше на себя — вот нужно было ему глупости спрашивать? он еще больше понизил голос и почти одними губами шепнул. — Сегодня.
— Что — сегодня? — уставился на него Йоэль.
— Доставят железо, — отрывисто бросил Митя. — Озаботьтесь, чтоб господин Карпас… он же тоже нынче будет здесь, верно? Чтоб встречал на причалах возле склада. С обещанными ценными бумагами наготове.
— Сегодня… — будто пробуя слово на вкус, повторил Йоэль. И мотнул серебряными волосами. — Сегодня я не могу.
— Что значит — не могу? — опешил Митя.
— Так суббота же! Праздник.
Митя втянул воздух сквозь зубы. Этот человек… альв… он — серьезно?
— Вы хотите сказать, что все наше дело не может состояться из-за дня недели?
— Несоблюдение субботы — самый большой из проступков, — теперь уже без всякого смеха сказал Йоэль. |