— Князь Дадиани, — сказала она рассеянно, как ожидающая свадьбы Софико, — то есть Тимур Дадиани — главный художник «Семьи», такой был издательский дом.

— Да, — сказал Игорь, — я знаю.

— А возьми вина все-таки.

Словно прочитав ее мысли, к ним подскочил молоденький официант, принял заказ и так же экзальтированно умчался: в «Тбилисском дворе» старательно стилизовались под правильный тифлисский ресторан времен Софико Касаткиной.

— Ладно, — легко согласился Игорь, — пускай он будет князь Тавиани.

— Да-да. Третий брат Тавиани. Двое кино снимают, а третий дурак.

— Но согласись, звучит. Князь Тавиани.

— Да по мне хоть Иванишвили. Хоть Киндзмараули.

— Ну вот. Карл Иваныч, робко кланяясь, вошел к Мэри Касаткиной, урожденной Галаташвили, женщине под сорок, но все еще прелестной, хотя и несколько бледной. У нее, знаешь, частые истерики, мигрени, и тогда весь дом ходит на цыпочках.

— Прекрасно. Я этот тип знаю. Еще не забудь, она нюхает соли.

— Ты сама такая будешь. Сорок лет, прелестная, с мигренями.

— Вот уж нет. Я не могу себе позволить мигрени, у меня нет прислуги и поваров. И никто не будет ходить на цыпочках.

— Госпожа Касаткина, — говорит Карл Иваныч робко, непрерывно кланяясь и словно с трудом решаясь высказать главное. — Я должен вас просить об огромном одолжении.

— Карл Иваныч, вам заплатят столько, сколько вы скажете, — пообещала Катька.

— Нет, нет. Я прошу не об этом. Мне таже и фофсе не нато никаких тенех. Но я, — Карл Иваныч глубоко вздыхает и наконец ныряет в свое ужасное предложение, — я умоляю вас отменить эту помолвку или по крайней мере отложить ее.

— Ах, Карл Иваныч, — сказала Катька томно и принялась тереть правый висок. — Я так ужасно занята со всеми этими приготовлениями, что ничего не понимаю, что вы такое говорите. И вы еще так тихо говорите, а в саду так ужасно кричат эти ужасные птицы…

Все-таки ей приятно было играть с ним, это было приятней всего, что ей приходилось делать, и она так давно не делала этого. А больше этого не умел делать никто. И опять она не знала, чем все кончится.

— Госпоша Касаткина, — повторил Карл Иваныч с усилившимся от волнения акцентом. — Я прошу, я умоляю вас. Я никокта нитшево не скашу просто так. Но вы толшны понять. Речь о судьбе вашей точери. Огромная опасность. Отлошите свадьбу. Я представлю все доказательства, все, что восмошно.

— Карл Иваныч, все это к мужу, к мужу, — отмахнулась Катька. — У меня с утра ужасно голова болит, невыносимо, и все эти цыплята… Да, Автандил, миленький, — сказала она апарт, — так, значит, пятерых замаринуйте с эстрагоном, а шестерых с ткемали, и, знаете, пожалуй, еще двух в сливках с чесноком, как любит наш губернатор…

— И Карл Иваныч, — сказал Игорь, глядя на нее прежними, любующимися, близорукими глазами, — кряхтя побрел в кабинет отца, генерала Касаткина.

— Пуф, пуф, пуф, — сказала Катька, подбоченилась и разгладила воображаемые усы.

— Нет, нет, за генерала тоже буду я. Ты не знаешь, в чем там дело, а я знаю.

— Но я догадаюсь!

— Нет-нет. Повороты непредсказуемы. Я уже вижу всю эту историю с такой ясностью, словно заглянул за рамку картинки. Генерал Касаткин обсуждает с каким-нибудь своим подгенералом, или как там это у них называется, праздничный фейерверк, который должен потрясти весь Тифлис.