|
Я уже вижу всю эту историю с такой ясностью, словно заглянул за рамку картинки. Генерал Касаткин обсуждает с каким-нибудь своим подгенералом, или как там это у них называется, праздничный фейерверк, который должен потрясти весь Тифлис. Что ему там еще делать в Тифлисе? Он был когда-то боевой красавец, подавлял воинственных горцев, но теперь, как все военные на долгом постое, больше всего озабочен праздниками, фейерверками, парадами по случаю тезоименитства… или тезоименинства? Он несколько уже обрюзг, хотя все еще прекрасен. Знаменит внезапными вспышками гнева, во время которых весь апоплексически краснеет. Когда-нибудь так и помрет. Уделяет фейерверку огромное внимание, чтобы обязательно были петарды фамильных цветов князя Тавиани — зеленый и красный.
— Они все дальтоники, да. — Да, это у них фамильное. И несчастный старик пришел совсем, совсем не вовремя. Господин генерал, говорит он решительно, я умоляю, я отшень прошу вас — отошлите на одну буквально минуту вашего помотшника, я имею вам скажать страшно фашное! Генерал любит старика, видит, что тот добросовестно старается выучить его немузыкальную дочь хоть каким-то до-ре-ми, и нехотя говорит: Николай Федорович, голубчик, уж подождите там в гостиной, вы же видите… И указывает бровями на старого сумасшедшего немца, который, конечно, чуть-чуть влюблен в молодое прелестное создание, а теперь учителя погонят со двора, очень грустно, можно понять… — Да-да, — сказала Катька, — конечно, Георгий Васильевич, конечно. Я покурю пока в саду. — Георгий Фасильевитш, — сказал Игорь, чуть приподнявшись и нависая над столом. — Я прошу фас. Вы должны отменить свадьбу. Катька откинулась на стуле, изображая апоплексический удар. — То есть как! — восклицает генерал Касаткин. — Что вы такое говорите, Карл Иванович! Вы давно у нас, вы друг дома, и как родной, и все такое, но вы позволяете… — Какой-то он партийный функционер, — сказала Катька. — Какой-то он секретарь обкома. — Так он и есть секретарь обкома! Он большая шишка в гарнизоне, он представитель государства в Тифлисе, армейский крикун, давно не воевавший. Как он еще должен разговаривать? Он может даже по имени-отчеству и на «ты»: Карл Иваныч, ты сам все понимаешь… Но он на «вы», потому что все-таки аристократ. — Я начинаю догадываться, — прошептала Катька и сделала большие глаза. — Ни о чем ты не догадываешься. Итак. Фы не знаете, говорит Карл Иванович, но я, я знаю. Фаш этот фосточный красавец никакой не князь Тавиани. Он авантюрист, выдающий себя за другого. Он не аристократ. Его если поскрести, то вы увидите такое… Он воспользуется приданым вашей дочери, обестшестит ее и бросит, и вы никогда не отшиститесь от этого позора. Отложите свадьбу. Отмените ее вовсе. — Да вы… да вы… да вы знаете ли, что вы себе позволяете, Карл вы этакой Иваныч! — завизжала Катька так, что на них оглянулись с дальнего столика — больше на веранде никого не было. — Что вы себе позволяете, в конце концов! Знаете ли вы, на кого клевещете! Я знаю князя Тавиани, я был с ним… это самое… где же я с ним был? Я был с ним на охоте! Мы стреляли с ним фазанов, да! Он вел себя как настоящий мужчина! — Барсов мы стреляли, — подсказал Игорь. — И барсов, да! Там были двое, барс и барсетка, так он сумел воткнуть и там два раза повернуть! Барс в шоке, барсетка в обмороке. Он героический воин, настоящий аристократ, я проверил всю его родословную, и вы не смеете… вы никакого права… вы забываетесь, милостисдарь! — Катька стукнула кулачком по столу. — Моя дочь Полина, то есть моя дочь Софико никогда не полюбила бы авантюриста! Мы, генералы Касаткины, триста лет служим престолу и насквозь видим всех, и всякий старый немец не будет нам тут, русским генералам… Простите, Карл Иваныч, — сказала она, отдышавшись. |
