Софья Витовтовна продолжала:

— Я уже и невесту тебе подыскала, сестру князя серпуховского Василия Ярославовича.

— Матушка, — посмел возразить великой княгине Василий, — другая мне по сердцу пришлась. Дочь Ивана Дмитриевича, Марфа.

Крутой характер у великой княгини, глянула она на сына, и увидел Василий глаза своего деда — великого Витовта.

— Я повторять не буду! Решено все с Василием Ярославовичем. К свадьбе готовься. Не годится, чтобы великие князья с худородными в родстве были!

— Обещал я боярину, — старался не смотреть в глаза матери великий князь и воззрился в красный угол, где висело распятие. Вот у кого надо искать спасения. — Матушка, ведь если бы не Иван Дмитриевич, не быть бы мне московским князем.

Молчал Бог и безучастно наблюдал за тем, как разрешится спор между его подданными.

— Ты крест целовал? — спросила вдруг Софья Витовтовна.

— Нет, не целовал, матушка, но боярин моему слову великокняжескому поверил.

— Если не целовал, так это и не клятва вовсе! Ее и нарушить можно.

С тем и ушла великая княгиня, оставив молиться сына в одиночестве.

В Крестовой палате было светло от лампадок и свечей, которые мягко тлели перед образами. На иконостасе, у ног Иисуса, свечи уже догорали, расплывшись белым восковым пятном. Василий Васильевич перекрестился, зажег новые свечи и поставил их перед иконой.

— Прости, Господи, ежели согрешил, но как же мне пойти против воли моей матушки? А может, это и есть твоя воля, Господи?

Снизу вверх с надеждой смотрел Василий на Бога, но уста его не произнесли ни слова. Успокоился малость великий князь, авось как-нибудь все и образуется.

С помолвкой сына Софья Витовтовна затягивать не стала, и уже на третий день пребывания Василия в Москве дьяки на площади зачитали указ о том, что Василий Васильевич обручен с дочерью серпуховского князя Владимира Андреевича и что молодые в знак верности обменялись кольцами.

Не в характере Ивана Дмитриевича было прощать обиды — он сразу явился во дворец великого князя. Однако боярина рынды не впустили даже в переднюю: вытолкал плечиком Ивана Дмитриевича здоровенный детина и обругал при этом:

— Дурья башка, сказано тебе, что не велено пускать! Великий князь в опочивальне!

— Спрятался, стало быть, от меня, злыдень! — догадался Иван Дмитриевич. — Разговора со мной боится. Но ничего, попомнит он еще мою обиду. Будет ему еще за измену Божья кара! Это надо же, до такого позора довести!

— Пустить боярина, — послышался из соседней палаты голос государя, и Прошка без особой радости пропустил рассерженного Ивана Дмитриевича в великокняжеские покои.

Василий Васильевич был одет по-простому: в домашнем халате, на голове скуфья бордовая.

— Побойся Бога, государь! Как же это так можно! — Боярин Всеволжский как хищный зверь вбежал в горницу. Полы кафтана распахнулись, на груди блеснула чешуя кольчуги. — Что же ты делаешь-то с нами?! Почему такой позор на мою голову? Обещал же Марфу в жены взять! Чего же я тогда в Золотой Орде ради тебя старался? И ведь клятву же ты давал, князь Василий Васильевич!..

— Я креста не целовал, — вспомнил Василий слова великой княгини.

Отшатнулся Иван Дмитриевич от такого удара, но на ногах устоял. Крепким орешком оказался великий князь. Всеволжский долго медлил с ответом, а потом тихо произнес:

— Вот как, значит, князь, ты мне на добро отвечаешь. Не ожидал я этого. Молод ты, чтобы так хитрить, видно, Софья тебя этому научила. Под самый дых меня ударили. В Орде я нужен вам был, а здесь лишним оказался. Да если б не я, на этом месте Юрий Дмитриевич бы сидел! Но ничего, я еще отдышусь! — грозился боярин.