Во сне киашьяру часто виделся тот момент, когда он, обнимая руками цветы, слушал разговор Эреи и советника, перемежающийся тихими вздохами и всхлипами девушки. Легард стоял и слушал, чувствуя, как распадается на части грохочущее в груди сердце. Рэндалл стоял и не верил, с ужасом понимая, как сильно ошибался, каким глупцом был.

Горе раздирало его на части, причиняя страдания, контролировать которые он уже не мог. Легард забыл о предупреждениях учителей и наставников, советовавших не поддаваться слишком сильным эмоциям. Эта необходимость сдерживать себя и сыграла с ним злую шутку.

Рэндалл впал в такое отчаяние, что злость и агрессия захватили его разум, не давая мыслить здраво. Превращение произошло само собой. Как и все то, о чем сейчас вспоминать не хотелось. Вот только снам было все равно на его желания…

Огонь… Пожирающее все и вся пламя. Уносящее яд отвращения, но не боль отчаяния. Проживать это опять Рэнду не хотелось, он был согласен на что угодно, лишь бы не видеть красно-бурого пламени, с наслаждением пробующего на вкус нежное и такое родное тело и лицо.

Он не помнил всего, только вопли Эреи, быстро потонувшие в треске огненных языков, да глаза, светло-голубые, полные раскаяния. Или, может, ему хотелось видеть это?

Он чувствовал себя виноватым в случившемся. Виноватым в том, что не защитил любимую от всего мира и от себя самого. Виноватым в том, что дал волю гневу. Виноватым в том, что оказался глупым мальчишкой, увлеченным существующим лишь в его мыслях образом. И еще много в чем. За столько лет Рэнд придумал огромный список обвинений для себя, не собираясь искать оправдания.

Желая хоть на одну ночь освободиться от застарелой боли, легард неосознанно сжал лежавший под подушкой питир, погружаясь в волны другого видения, принесшего с собой прохладу и свежесть морского бриза.

Картинка сменилась, будто кто-то сдернул полыхающую бешеным огнем простыню с окна, за которым расстилался огражденный с одной стороны скалами песчаный пляж. Тяжелые волны беспрерывно вонзали свои пенные зубья в истертую до пыли гальку, перекатывая мелкие камешки и склизкие плети водорослей под зеленоватой водой.

Солнце яростно выжигало берег, от чего разогретый песок казался белым, искрящимся миллиардами крошечных разноцветных точек. У самой линии прибоя чернели выброшенные на берег панцири морских черепах, сливавшиеся в единое целое с грудой небольших валунов и наваленных пластами высохших водорослей.

Пляж казался пустынным. Ничто не нарушало неизменность шума волн. Даже чайки не покрикивали визгливо где-то в отдалении. Рэнд долго всматривался в этот умиротворяющий пейзаж, пока его взгляд не привлекла движущаяся точка в тени скал, испещренных мелкими прожилками оранжево-красного и бледно-желтого.

Точка медленно увеличивалась в размерах, постепенно приближаясь. И в какой-то момент стало понятно, что по пляжу, у самой кромки набегающей волны, идет девушка. Она выглядела очень странно. Тяжелые многочисленные юбки были небрежно прижаты к бокам узким ремешком, так чтобы не замочить их в воде. Чулки и высокие ботинки на шнуровке девушка несла в руке, по широкой дуге расплескивая вокруг себя сверкающие соленые брызги, поддевая воду босыми ногами. Воротничок строгого бледно-желтого дневного платья фривольно расстегнут до середины груди, обнажая кружево нижней рубашки. Темные, блестящие на солнце волосы девушка собрала в неаккуратный пучок на затылке, позволив ветру свободно трепать несколько выбившихся прядей у висков и на шее.

В этой странной, чуть отстраненной, счастливо улыбающейся и что-то напевающей себе под нос девушке легард не сразу узнал Вирену. Она была иная сейчас, совсем не похожая на ту усмехающуюся девчонку, какой он увидел ее в первый раз. И даже на ту спокойную уверенную особу, какой Вира была все время их первого визита в княжество. Ну, и уж вовсе не походила она на перепуганный комочек страхов, боли, отчаяния и обиды, что Рэнд видел в прошлом видении.