|
Оба были смоленскими полянами из первой сотни воеводы Путяты. Оба недавно стали опоясанными гриднями. Путята их и опоясал, потому что знал обоих еще детскими[3] и в преданности не сомневался. Опоясанный гридень — это великое достоинство. И немалая слава. Вот только ничего истинно достойного Третей с Неуладом свершить еще не успели. И деяний славных за ними пока не числилось. Ни побед, ни богатой добычи. А потому были Третей с Неуладом, как какие-нибудь ни бедные Полянские смерды. Оно, конечно, смерды не кормились с княжьего стола и не ездили на конях из княжьей конюшни, но в гаманцах[4] у гридней было пусто, как в селище после степного набега. А денег — хотелось. Потому как, что за радость в золотом поясе гридня, если не на что в корчме пива купить или девку добрую одарить цветным платочком. Девки — они к гридням добрые. Да только думают, что раз пояс золотой, то и в поясе золото звякает. А не одаришь, подумает — жадина. Такое услыхать стыдно до слез. А уж подружка обиженная вмиг всему миру о твоей скупости раззвонит, и тогда даже простые девки теремные станут от тебя шарахаться. Словом, беда. Вот почему так охотно откликнулись Третей и Неулад, когда подступился к ним доверенный холоп знатного боярина Блуда и предложил заслужить хорошую денежку. Не какую-нибудь стопку потертых кожаных кун с черной княжьей печатью, что вошли в обиход при нынешнем князе из-за оскудения казны, а по полновесной серебряной гривне на брата. Хотя и дело непростое. Надобно было умыкнуть из княжьего терема жёнку с дитём. Да не простую жёнку, а саму Наталию, бывшую княгиню, вдову убитого Ярополка. Ныне, конечно, княгиня с дитём — никто. Родичей у вдовы в Киеве нет. Новый князь племянника и жену брата в род свой не принял. Живут хоть и в тереме княжьем, но в нищете и немилости. Одно слово — изгои. Хуже, чем челядь. У всякого челядина хозяин есть. Заступник. А тут — никого. И все же Наталия с младенцем — люди. Вольные. Кто над вольным надругается: умыкнет, жизни лишит или еще как-нибудь, — немалую виру заплатит. Не роду, так князю. Если о том узнают. Да узнают ли? Кому нужны вдова с младенцем, если та, хоть и бывшая княгиня, сама себе в клеть воду носит? — Виру, если что, боярин за вас заплатит, — пообещал боярский холоп. Но Третей с Неуладом тоже не лыком шиты и не в лапти обуты. Их вокруг пальца не обведешь. Потребовали бересту, где было б правильными резами начертано: за всё боярин сам головой отвечает, а друзья-гридни — только десница и шуйца его. Что велел — то и сделали. Сладилось. Получили бересту. Читать они, правда, не умели. Однако были уверены, что их, кметей княжьих, обмануть не посмеют. А через день, когда был черед друзей терем караулить, вошли Третей с Неуладом тихонько в клетушку к изгойке, связали, сунули в мешок, пригрозив, если заорет, с ней худое сделать, дитё тоже прихватили, вынесли их за ворота и сдали с рук на руки боярскому холопу, полонянку с младенцем как есть, в мешке, кинул в крытый возок с сеном и увез. А Третей с Неуладом, враз разбогатевшие, вернулись обратно в караул и до самого утра честно оберегали княжий покой от ворогов и злоумышленников. А утром, веселые, побежали в корчму. Праздновать. Не ведая о том, какую беду навлекли на вдову Ярополка (что их, впрочем, мало беспокоило) и на самих себя, родимых (а это совсем другое дело!), поскольку Киев хоть и великий град, но — тесен, и тайное в нем часто становится явным. Именитый боярин Блуд о последнем ведал очень хорошо, потому держать свой знатный полон в Киеве не собирался. И тем же утром, под добрым конвоем, перевез вдову с младенцем к себе в Загорское. * * * Ты, монашка, теперь никто, и звать тебя никак. |
