|
И не одна! — напомнила Наталия. — Их что, прогонишь? — Глупости болтаешь! Я — князь! Сколько хочу жен иметь, столько и будет. А тебя, коли противиться будешь, могу и силой взять! На самом деле брать ромейку силой Владимир не собирался. Ромейки искусны в любви. Пусть-ка постарается! — Тогда я убью себя! — пообещала Наталия не очень уверенно. — Да ну? — Владимир усмехнулся. — А я слыхал: бог ваш самоубийства не позволяет. Наталия промолчала. — Да и о сыне твоем кто тогда позаботится? Если я его в свой род не возьму, он так и останется изгоем, — вздохнул сокрушенно. — Жаль! Святославову кровь — в холопы. — Моя вера не позволяет также и многоженства, — чуть слышно проговорила Наталия. — Зато мои боги против не будут, — отозвался князь. — Более того, по обычаю нашему братнюю вдову на себя взять — доброе дело. Но коли хочешь зваться наложницей — воля твоя. — Зови кем хочешь, только Блуда покарай смертью. Он князя своего предал, брата твоего. Из-за его коварства брат твой убит! — Так хочешь отомстить? — насмешливо сказал Владимир. — А ведь вам, христианам, месть запрещена. Знать, не очень-то ты своему богу предана. Ну это ничего. Богов много, и только один из них, ваш Христос, мстителей не жалует. Это потому, что он слаб. Владимир вынул из поясных ножен короткий широкий кинжал в ладонь длиной с резной печаткой на рукояти. — Видишь это железо? Когда-то оно принадлежало Роговолту Полоцкому, — сказал князь. — Роговолт резал им мясо, острил стило, метил указы. Роговолтова печать здесь была, — Владимир щелкнул ногтем по головке рукояти с княжьим трезубцем, — я ее срезал. Теперь тут моя печатка. И кинжал теперь мой. И все, что было у Роговолта, сейчас или мое, или — ничье. Глаза великого князя — серые, иглистые. Как слежавшийся зимний снег на норвежских скалах. Наталия никогда не видела норвежских гор, но холодом ее пробрало. «Или моя, или — ничья». Ромейка умела понимать намеки. — Сильный обидчику не простит, — произнес Владимир, играя кинжалом убитого князя. — Это хорошо, что ты месть лелеешь. Я сильных жен люблю. Сильные жены сильных сыновей родят. — Владимир уронил кинжал в ножны. — А о Блуде ты неправду говоришь. Не мужу твоему он служил, а мне. И служил хорошо. И еще послужит. Так что о смерти его даже и не думай. И охотников не ищи. Узнаю — накажу! — Он поднялся, навис над съежившейся женщиной: широкий, мощный, совсем не похожий на покойного брата. Лютый. — Устал с тобой говорить, баба. Решай сейчас, кем ты хочешь стать: рабой или княгиней? — Рабой не хочу, — чуть слышно проговорила Наталия. — Вот и любо! — Владимир взял ее за локотки, поднял с лавки. Наталия попыталась спрятать заплаканное лицо, но князь не дал. Развернул к себе, поцеловал крепко, сказал: — Люба ты мне! Ох, люба! — Стиснул крепко, накрыл ягодицы широкими ладонями, сжал больно, жадно. Пахло от князя так же крепко: конским потом, железом, похотью… Зверем пахло. Слезы катились из Натальиных глаз, но Владимир этого уже не видел: опрокинул грудью на посеченный ножами стол, задрал подол платья и исподницы, мял мягкую плоть твердыми грубыми пальцами. Хотел, видно, пробудить в ней желание, но лишь распалился сам. |
