Постепенно звуки шагов Эдисона затихли. Стараясь не шуметь, Малчек начал выкладывать содержимое своих карманов на подстилку из засохших листьев папоротника и хворостинок. Четыре обоймы для ружья, пол-упаковки патронов для револьвера. Понадобится всего один.

Клер наблюдала за ним. Он ощущал ее взгляд, прикованный к маленькой кучке смерти, растущей перед ней. Майк вытащил из кармана складной нож и засунул его внутрь правого ботинка, за щиколотку. Затем достал уже почти сухой платок и обтер ружье. Нашел хороший камень размером с кулак и завязал его в квадратный кусок материи, просовывая концы через дырку ремня, и повесил камень на пояс, за кобурой револьвера. Огляделся. Его заинтересовали шипы, хотя не было ни времени, ни материала, чтобы использовать их с толком. Наломать с пригоршню заняло не больше минуты.

Клер ни о чем его не спросила. Она знала. Может быть, она всегда знала, поэтому слова были ни к чему. Ее дело – слова, его – Эдисон.

– Оставайся здесь, пока я не вернусь за тобой, – прошептал Малчек, вытряхивая из карманов мелочь.

Он оторвал подол своей рубашки и тщательно завернул в него пули для револьвера, сплющивая то, что получилось, чтобы засунуть в задний карман джинсов. Оторвав еще одну полоску материи, он обвязал ею лоб, чтобы волосы не падали на лицо.

– Если я не вернусь за тобой, пережди здесь еще одну ночь, а потом двигайся в направлении моря. До тех пор не выходи. Хорошенько рассмотри любого, к кому обращаешься за помощью, прежде чем раскрыть себя, даже если это человек в форме.

Он протянул руку, нащупывая грязь, и захватил пригоршню. Испачкав ладони, Майк размазал ее по рукам, лицу, ушам, затылку и даже под волосами. Когда он растирал грязь по векам, то подумал, усовершенствовали ли они краску для век, с которой так носились во Вьетнаме. И что там еще было? Ах, да. Черная зубная паста.

«Если собираешься уложить в темноте желтолицего, не улыбайся. Он всадит тебе пулю прямо между зубов».

Зрелище было ужасающим. Покрытый грязью, промокший насквозь, спутанные волосы слиплись, на темном лице выделялись лишь глаза и зубы. Он превратился в кошмарную маску, которая висела перед ней во мраке, как вырезанная из тропического ореха. Одежда прилипла к нему как кожа и только тусклый отблеск оружия соединял его с этим веком. В глазах Майка блестел жар лихорадки и что-то еще. Что-то роковое и голодное. «Он измотан, – сказала она себе, – болен, измотан, измучен, живой комок нервов, плоть содрана до самого ядра». Это то, что они посылали выполнять грязную работу во Вьетнаме, делать то, о чем он кричал в бреду.

Это зверь.

Желая приободрить ее, Майк улыбнулся, не сознавая, что его улыбка выглядела не лучше, чем серьезный вид. Она еще больше усилила контраст между тем, что Клер о нем знала, и тем, что ей о нем говорили. Перед ней предстала проблема.

Звери не улыбаются.

– Бу-у, – прошептал Майк внезапно, и Клер вздрогнула. Он прошептал еще что-то.

– Чарли от этого будет без ума.

– Кто… кто этот Чарли? – запинаясь, проговорила Клер, в полной уверенности, что разум окончательно покинул Майка.

– Наш старший сын, Чарли. Представляешь, как ему будут завидовать соседские мальчишки? Для того чтобы играть в полицейских и бандитов, у него будет настоящий полицейский. Чтобы играть в войну, у него будет настоящий коммандо, собственный. Только придется следить, чтобы он не начал брать за это деньги.