|
Он дядей всеобщим себя почитал (хитрый беспутник был бес хромоногий) и, палкой о пол опираясь, ко всем обратился со спичем. «Клапан закройте! Закройте клапан, my nephews!»[3 - My nephews – мои племянники] (Для чертей нипочем язык англичан.) Но слушать никто не хотел речи отменно разумной, ибо в углу черт, самой общей породы, фокусы делал с колечком. Все пугала пола мужского к нему устремились, и черт в ожерелье павлиньем от них не отстал. Далися все с дива, как ловко колечко у черта по лапкам кружилось, потом, незаметно для всех, появилось под шерстью на кончике самом хвоста, а оттуда под ноги к различным чертям попадало.
Колечко узнала Ядвига; знаком ей казался и фокус.
В восторг пришли черти, и все закричали: «Уроки! уроки! хотим брать уроки с колечком».
Тут весь завертелся кагал, как вертятся дервиши или еврей из секты «хассидов»; песню бесовскую хором запели, величая в той песне Ядвигу невестой прекрасной; фокусник старый колечком знакомым мотал у ней перед глазами; у прочих же маслились глазки, и вся эта сволочь вдруг бросилась к слабой Ядвиге, а старая ведьма, «Духом Жанлис» на нее замахнувшись, по лбу ее ударить хотела, так чтобы знак навсегда оставался.
– О, пощадите! – во сне закричала Ядвига. – Зла вам не сделала я никакого. О, пощадите меня Христа ради!
Загудело в каминной трубе; пепел столбом с каминной решетки поднялся, вихрем понесся в трубу и вынес с собою несколько искор.
Солдат часовой сигнальный шнурок уж дернуть хотел с каланчи, но не было более знаков пожара, и легкий дымок из трубы вился едва лишь заметною струйкой.
В сновидениях бесы всегда исчезают, услышавши имя Христово.
Совсем уже уголья сгасли, как он постучался к ней в двери.
Руки друг другу пожали они, и оба молчали.
Он взял дров из корзины и, огонь разводя, ей сказал, что уехать он должен.
Она отвечала: «С Богом, я добра не забуду», – и задумалась.
Огонь раздувая, люди краснеют в лице, и он был красен, когда говорил, что с ней ему тяжело расставаться.
Ни слова она не сказала в ответ, но пламя, которое он раздувал, цвет щечек ее изменило.
А он вдруг решился сказать ей «люблю» и, за руку взяв, целовал ее руки. Она своих рук не отняла. («Затем, что уж руки ее в руках побывали», – могут заметить практичные люди.)
Ждал он ответа, сидя у ее ног пред камином, а она еще не решалась ответить: трудно ей было поверить любви, труднее еще от нее отказаться. В раздумье тревожном она наконец прошептала: «Былое! былое! Ах, если б былого не было! Но память, как свет, беспощадна. Она не дает говорить о любви, когда повесть свою не краснея нельзя рассказать никому».
Поэта он вспомнил, услышавши это раздумье, и сказал ей спокойно: «Kochanko moja! nа со nam rozmowa?»
И не было больше ненужной rozmowy. Свеча на камине погасла, и чирикнул веселый сверчок. |
