По всей длине замусоренного Сентрал-Парк-Вест насколько хватало глаз торчали переносные башни с ревущими громкоговорителями. Вертолеты взбивали воздух над головой. Все это походило не столько на праздник спорта, сколько на фильм-катастрофу. Время от времени зычная координаторша отправляла одного из нас ликвидировать коммуникационный сбой в другом секторе, и несчастный доброволец, на которого выпадал жребий, спрыгивал со скамьи и нырял в бурлящую толпу. На русского переводчика спроса не было — мои соотечественники — не большие любители утреннего бега по выходным, — и я вскоре заскучал.

Изможденные атлеты ковыляли мимо в блестящих целлофановых накидках, украшенных логотипами авиалинии «Континентал» и магазина кроссовок «Футлокер». Марафонцы, которых никто не встречал, пытались улизнуть с небрежным видом, будто только что окончив ежедневную пробежку вокруг парка. Бегуны — мосластые мужчины и жилистые женщины с выступающими ключицами и икрами как красные перцы — выглядели особым видом существ, диким, травоядным, не вполне млекопитающим, отдельным даже от болеющих за них родственников.

«Португальский! Мне нужен португальский!» — прокричала координаторша, прижав рацию к уху. С места поднялась стройная азиатская девушка, повернув в свою сторону сразу несколько многоязычных голов. «На-Ни, женщина, медицинская помощь».

Сектор На-Ни находился прямо к югу от нас. Я наблюдал, как девушка пересекает Сентрал-Парк-Вест, спокойно прокладывая фарватер через пахучую давку. Под обязательной футболкой с логотипом марафона и вышеупомянутой идиотской кепкой на ней была элегантная серая юбка до колена, сразу дающая понять, что она здесь не для спорта. Девушка растворилась на другой стороне улицы, в тени Дакоты,  а я продолжал пялиться на поглотивший ее подлесок сухощавых конечностей и серебряных накидок.

Минутой позже я снова увидел серую юбку, пробирающуюся обратно к нашей скамейке. В нее врезался огромный мужчина с размазанным по лицу триколором неопределенной страны, и я невольно дернулся. Может, она видела, как я подпрыгнул, может, нет. В любом случае я обязан поблагодарить трехцветного гиганта: пока он извинялся, прижимая свои огромные руки к груди, краснолицую женщину, сидевшую рядом со мной, отозвали разобраться с немецкой проблемой в сектор Ца-Цу. Португалоговорящая азиатка, не сказав ни слова, заняла освободившееся место.

Следующие полчаса я до боли скашивал глаза, пытаясь заполучить ее в поле зрения, не поворачивая головы. Мимо продолжали струиться марафонщики, уцененные супермены в одноразовых плащах. Громкоговорители закончили передавать приветствия от мэрии участникам забега на двадцати языках и начали заново. Порыв ветра принес совершенно неожиданный запашок марихуаны, и я поневоле усмехнулся. Она тоже. Наконец-то предлог для прямого взгляда.

— Мэ-э-эн, — промычал я голосом старого хиппана и тут же чуть не убил себя за глупость. Откуда ей знать, что я иронизирую?

— В нату-у-уре, — ответила она в тон. Облегчение, затем паника. Откуда мне знать, иронизирует ли она?

Девушка, кажется, подумала о том же.

— Знаете, что меня больше всего раздражает в марафоне в этом году? — спросила она. У нее был тихий, низкий и ужасно милый голос. В нем улавливались масляные мазки Голливуда 1940-х годов, щепотка Розалинды Расселл. — Так называемым «элитным женщинам» впервые дали тридцать пять минут форы. Какая же это элита, если ей нужна фора?

— Верно подмечено, — сказал я как полный дурак, потеряв всякую способность к социальной мимикрии.