Бабушка не хотела бы, чтоб я горевала о ней вечно, отвернувшись от остального мира.

Так и Эвани Тайлер никогда бы не пожелала Оуэну жизни затворника.

Самым сложным оказалось убедить его переехать в Бромли «на время» — якобы помочь мистеру Спенсеру с документами. Глупость несусветная — мой бессменный управляющий, несмотря на более чем почтенный возраст, справлялся с делами лучше дюжины молодых работников. Впрочем, отказаться напрямую Оуэн не мог и уклончиво пообещал «вернуться к этому вопросу после похорон». Я вздохнула с облегчением. Оставалось заручиться поддержкой самого мистера Спенсера, но уж это-то не составило бы никакой трудности.

Второй разговор был короче, но куда тяжелее. И хотелось избегать его и дальше… но Энтони Шилдс имел право посмотреть в глаза той, что убила его отца.

Комнаты для мальчика мы выделили на южной стороне, светлой. Когда я вошла, солнце едва не ослепило меня после полумрака длинных коридоров. Энтони сидел на кровати и читал — ту самую книгу о принце Гае.

И, кажется, одну и ту же страницу уже который день.

— Здравствуй, Энтони.

— Здравствуйте, леди Виржиния, — он рефлекторно согнул ноги в коленях, словно хотел спрятаться и дернулся испуганно. Доктор Брэдфорд говорил, что мальчик до сих пор не привык к тому, что снова может ходить, как нормальный человек.

— Как ты себя чувствуешь?

— Спасибо, леди, хорошо.

Его коротко обстриженные после всех событий волосы топорщились в разные стороны и золотились в солнечных лучах, теперь еще больше, чем прежде, напоминая нимб создания небесного.

Я глядела на Энтони, он — на меня, а потом мы вдруг выпалили одновременно:

— Наверное, ты меня ненавидишь!

— Наверное, мне лучше было бы умереть еще тогда!

И замолчали сконфуженно. А потом Энтони отвел взгляд и произнес неожиданно серьезно и по-взрослому:

— Нет, леди. Я вам благодарен. Я… вспомнил все. И про маму тоже. Мы ведь тогда на самом деле не просто так уехали, — он поерзал на подушках, как будто спину ему что-то жгло, и вновь посмотрел мне в глаза. — Мы уезжали от папы. Насовсем. Те люди в балахонах стали приходить слишком часто и оставаться надолго. Мама говорила, что отец… заигрался, — Энтони с трудом выдавил из себя слово, но это словно вскрыло нарыв. Дальше речь потекла плавней, легче. — Ритуалы, приметы… Он начал действительно в них верить. Я простудился как-то, а отец, вместо того, чтобы дать мне лекарство, зарезал белую птицу и накапал мне крови на подушку. Мама очень кричала, а на следующее утро мы с ней собрали кое-что в дорогу — и сбежали из дома. Она хотела, чтобы мы поехали к ее двоюродной сестре, в Альбу. Тетя Анна добрая, и она жена генерала. Отец побоялся бы затевать скандал. Только у нас ничего не получилось. Был дождь, дорогу размыло, и экипаж упал с обрыва. А теперь, наверное, опять придется ехать к ней и проситься пожить хотя бы до совершеннолетия… Но уже без мамы.

Пылинки кружились в солнечных лучах — ужасающе медленно. Наверное, какая-то пыль попала и мне в глаза, потому что я вдруг ощутила резь и моргнула.

— Мне очень жаль, Энтони.

— Вы-то здесь точно ни при чем, — улыбнулся вдруг он той прежней своей улыбкой, от которой становилось так светло на душе и грустно. — Наверное, и отец не виноват тоже. Его свели с ума книги и ритуалы. Нельзя безнаказанно смотреть на зло — оно через глаза прорастает в душу.