В конце концов он без всякой враждебности сказал:

— Давайте так: вы попросту расскажете мне, в чем дело, а я посмотрю, смогу ли я вам чем-то помочь.

— Я уже сообщил, что именно вы должны сделать. Дать мне горючее, чтобы я мог спалить выстроенное вами здание.

Метафоры явно не были его стихией. Я выразился более определенно:

— Вы обязаны представить какое-нибудь доказательство того, что Менди Джексон солгала. Свидетеля, письменное заявление, кого-то, кто скажет, что случайно подслушал, как она планировала это. Вы в состоянии кого-то найти. Мы знаем, что люди согласятся лжесвидетельствовать для вас. Потребуется совсем немного, чтобы добиться нового процесса по делу моего сына. Вам нет необходимости самому впутываться в это. С вами я разберусь позднее.

Из всего сказанного мной Малиш выудил только одно слово.

— Ваш сын? Ох! Теперь я понял.

Он заметил поблизости кресло и сел. Оглядел кабинет.

— Я нахожусь под арестом? — спросил он скорее с любопытством, чем с раздражением. — Нельзя ли попросить у вас чего-нибудь попить? Я как раз вылез из бассейна, когда прибыли ваши ребята.

— Что вы предпочитаете?

Я подумал о баре, который завели здесь мои служащие и о существовании которого я, по их мнению, не подозревал.

— Что, если я попрошу диетическую кока-колу? — сказал Малиш. — В долг или что-то вроде этого.

Я заказал ему диетической кока-колы. Пэтти поинтересовалась, не нужно ли мне еще чего. Это был слишком прозрачный намек. Когда принесли бокал, Малиш опустошил сразу половину. Следовало ожидать, что он пьет именно так.

— В чем задержка? — спросил я. — Мне казалось, что я выразился достаточно ясно.

— Эй, я только здесь понял, — сказал Малиш. Он сделал успокаивающий жест рукой. Казалось, он погрузился в размышления. — А почему вы обратились с этим ко мне? Я не говорю, что не могу помочь, но вы могли бы сделать это и сами.

Я не нашелся, что ответить. Я чувствовал себя так, будто вмешался в чужую беседу: здесь отсутствовала какая-то связь. Интересно, не подумал ли Малиш, что этот кабинет прослушивается?

— Теперь, когда я понял, о чем речь, я могу вам посочувствовать. Послушайте, у меня самого есть парень. Он уехал в Калифорнию и превратился в бродягу с побережья. Говорит, что собирается стать кинорежиссером, но выглядит, как настоящий босяк. Я знаю, что чувствуешь, когда твои дети попадают в беду. Ты с ума сходишь из-за них, но согласен сделать все, чтобы их выручить. Я понимаю.

Разумеется, он понимал это. Он именно на это и рассчитывал, не столько в моем случае, сколько в случае с Менди Джексон. Я сказал:

— Точно так, как будто ты сам попадаешь в беду и делаешь все, чтобы из нее выбраться. Верно?

— Вы намекаете на то мое дело? — спросил он и небрежно махнул рукой. — Это ерунда. У вас, ребята, никогда ничего и не было. Не обижайтесь. Я даже удивился, что это так далеко зашло.

— Замолчи! — Он заставил меня вскочить с кресла. — Ты, сукин сын! Не говори мне о том, что это было обычное дело. Не говори, что тебе пришлось всего лишь принять меры предосторожности. После того, что ты сделал…

Он поднялся мне навстречу. Я приблизился к нему, но это было не то же самое, что схватить за лацканы Майрона Сталя и с удовольствием увидеть страх на его лице. Малиш не отступил и отвел мои руки в стороны, так что я едва не упал на него. Он был на десять лет старше меня, но, возможно, где-то на один дюйм повыше и вовсе не так мягок, каким казался в своей помятой спортивной рубашке в цветочек. Лицо его превратилось в гранит. Он выглядел именно так, как и должен был выглядеть, — человеком, выстроившим из ничего целую преступную империю, потому что никому не позволил остановить себя.