Но нет смысла так быстро пугать тетю и дядю. Год только начался.

– Что тут сказать? Я помешан на здоровье.

Моя тетя нахмурилась.

– Но тренироваться в три часа ночи? Это… нормально?

– Мне незнаком такой термин.

Они обменялись обеспокоенными взглядами, и меня кольнуло чувство вины.

– Я мало сплю, – объяснил я. – Куча мыслей в голове, нервы… Иногда физические упражнения – единственный способ от этого избавиться.

Я не добавил, что одержимость тренировками – это еще одна часть моей брони. Я превратил свое тело в храм подтянутых мышц для будущих любовников, а еще потому, что с ума сойду, если снова позволю кому-нибудь взять надо мной контроль.

Реджинальд широко улыбнулся.

– Что ж, тренажерный зал в твоем распоряжении в любое время. Честно говоря, он уже начал зарастать пылью. Рад, что хоть кому-то в доме он приносит пользу.

Я отхлебнул кофе.

– Волнуешься перед первым днем в школе? – спросила тетя Мэгс. – Выпускной год. Должно быть волнительно.

– Мы слышали о твоем высоком уровне интеллекта, – добавил Реджинальд. – На самом деле, учебной программы Центральной школы может оказаться недостаточно, чтобы бросить тебе вызов.

– С меня уже достаточно вызовов, – с горечью заметил я. – Вы так не считаете?

Меня пронзил еще один необоснованный укол вины при виде расстроенных выражений лиц моих тети и дяди. Они прекрасно знали, на что мои родители подписали меня на Аляске, и ни один из них не сказал ни слова и даже пальцем не пошевелил, чтобы их остановить.

Я взмахнул кистью, чтобы проверить время на моих антикварных часах от Филипа Патека.

– Думаю, на сегодня достаточно игры в семью. Иначе опоздаю в школу. – Я со скрежетом отодвинул стул по травертиновой плитке и резко встал. – Джеймс готов?

– Э-э, да, он должен ждать у входа, – ответил Реджинальд.

– Хорошего первого дня, – пожелала Мэгс.

– Ага. – Я оперся о спинку стула, глупое раскаяние терзало меня, словно зубная боль. – Спасибо за кофе, – пробормотал я. – И тренажерный зал, и гостевой дом, и… все остальное.

От их удивленных, растроганных улыбок у меня сжалось в груди, и я собрался сбежать, пока кто-нибудь не сказал еще хоть слово. Но меня остановила Беатрис, сунув в руки маленький коричневый бумажный пакет.

– Что это?

Она смущенно улыбнулась, тепло и нежно.

– Это ланч, meu doce garoto.

Обед, мой милый мальчик.

Я удивленно на нее уставился. Беатрис приготовила мне перекус в пакетиках, которые матери делали для своих детей с незапамятных времен. Сердце сжалось сильнее, и я беззвучно зашевелил губами. На этот раз моему незатыкающемуся мозгу нечего было сказать.

Она потрепала меня по щеке.

– Хорошего дня, мистер Холден.

– Да. Спасибо.

Я поспешил из кухни, нащупывая успокаивающе тяжелую фляжку в кармане пальто. Прежде чем открыть входную дверь, я сделал долгий, придающий сил глоток. Тревожное чувство в груди утонуло в водке, которая прожгла дорожку вниз по горлу, слегка размывая реальность.

Хватит с меня этого, большое спасибо.

Доброта, как я выучил за свои семнадцать с половиной миллионов лет на этой планете, использовалась только как инструмент, чтобы чего-то от меня добиться. Врачи в лечебнице использовали ее, чтобы побудить меня выговориться им во время терапии, а мои родители…

Чарльз и Эстель Пэриш потеплели ко мне как раз перед тем, как отправить на конверсионную терапию.