– Да ну? – Её голос почти бесстрастен, зато взгляд отвечает сиду насмешкой. – Хочешь сказать, вы не обманывали людей? Не карали мой народ за то, что вам казалось неучтивым? Не крали чужих невест, не заключали сделки, в результате которых в выигрыше всегда остаётесь только вы? Вроде той юной леди, умершей раньше срока, которую вы вернули к жизни, забыв уточнить, что до конца этой жизни она будет коротать ночи в Дивной Стране и украшать собой ваши балы? Или другой леди, что вашими стараниями вернулась с того света, только чтобы кончить свои дни в сумасшедшем доме?

– Сделки всегда заключают две стороны. Люди идут к нам за тем, что не могут получить больше нигде. Мы выполняем то, чего от нас просят, и берём плату, обещанную нам. Вина людей в том, что они доверчивы… и скупы. Они желают несбыточного, но забывают, что плата за чудо будет равноценна этому чуду, и слышат в наших словах то, что в глупости и жадности своей хотят услышать. А после, понимая, что в действительности они приобрели и какой ценой, возмущаются, что с них по справедливости взяли за то, чего не купишь ни за какие деньги. – Его речь успокаивает, баюкает и влечёт; так звучали бы лесная прохлада, вересковая сладость и солнечный мёд, если б они только могли звучать. – Мы не просто так берём с вас плату, Вэрани. И мы не боги, хотя вам хочется в это верить. Лишь жизнью можно купить жизнь. Лишь боги могут воскрешать без последствий. Впрочем, в последнем я и то не уверен… Жизнь и смерть переплетены друг с другом так тесно, что едва ли кто-то может заменить нитку в их полотне, не распустив его целиком. Всё в этом мире находится в слишком хрупком равновесии, чтобы чудеса, рушащие его баланс, можно было творить безвозмездно.

– Но вы не предупреждаете, что продаёте бракованный товар, и морочите людям головы. А одна из вас вообще превратила сэра Гавейна в карлика просто за то, что тот не заметил и не поприветствовал её, проезжая мимо.

– Он ехал по её лесу. Вторгнувшись в чужой дом без приглашения, вы ведь не думаете, что можете просто пройтись по нему и выйти, избегнув встречи с его хозяйкой? И если хозяйка увидит вас, не будете удивлены, что на вас рассердились?

В воцарившемся молчании её взгляд перебегает с лица сида на его опущенные руки, словно она надеется, что его ладони скрывают ответ, который она не может найти.

– Вэрани, я не спорю, что иные мои сородичи пользуются вашей нуждой и вашей доверчивостью. Иные из нас берут без разрешения то, что им не принадлежит, иные коварны и злы… как и люди. Но судить весь народ по отдельным его представителям – не думаете, что это тупиковый путь? – Он не дожидается, пока она подыщет нужные слова; в его собственных слышится мягкость шёлка – или паутины, из которой кажутся сотканными его одежды. – Мы – не люди. Мы иные, и у нас свои законы, которые вам видятся непостижимыми. Но постичь их не так сложно, если вы готовы смотреть, слушать и принимать услышанное. Вы потратили века и бесчисленное множество сил, чтобы узнать, как устроен ваш мир, и вывести закономерности, по которым живёт природа. Вы не гневаетесь на неё за то, что в реке, дарующей вам живительную влагу, можно утонуть, а огню, хранящему вас от холода, под силу спалить ваш дом дотла. Мы к природе куда ближе вашего. Мы сами во многом – стихия. Иные из нас гневливы и вспыльчивы, как пламя, иные грозны, как шторм; но есть и те, кто ласков, как тихий летний дождь, кто мудр, как вековые леса, кто добр и светел, как весеннее солнце, выглядывающее из-за горизонта на рассвете. Кто-то найдёт людские страдания смешными и сделает всё, чтобы они приумножились, а кто-то поможет тому, кому нужна помощь, и отплатит за маленькое благо благом, стократ большим. Я могу припомнить немало историй о жестоких и лживых представителях рода людского… и тем не менее, глядя на вас, я не сомневаюсь, что вы честны и добры.