— Да, твой пленник говорит правду. Какой бы ни была ее ценность.

— В лучшие ловушки кладут приманку, перед которой невозможно устоять, — заметил Леор.

Они углубились в беседу — или же в спор, я не следил за этим. Я продолжал наблюдать за Саргоном. Более всего в изолированном сознании жреца меня беспокоило то, что я ощущал его открытость во всех прочих отношениях. Он не пытался нас обмануть. Он буквально жаждал сотрудничать, столь же добровольно, как носил оковы на запястьях.

— Где «Дух мщения»? — спросил я его.

— На краю Лучезарных Миров, — произнес труп позади меня. — Я говорил об этом Фальку Кибре и теперь говорю тебе.

Я наконец отвел взгляд от Саргона.

— Фальк, если ему нужны мертвецы, чтобы разговаривать, как же он общается, когда поблизости нет трупов?

Легионер Сынов Хоруса покачал головой:

— Обычно он не общается. Несколько раз он пользовался боевыми жестами легиона. Впрочем, у нас на «Зловещем оке» нет недостатка в трупах, особенно после падения Монумента.

— И ты ему веришь? Веришь, что он может отвести нас к «Духу мщения»?

Я не видел лица Фалька, но чувствовал, как тщательно он взвешивает свой ответ.

— Хайон, дело не в вере. У меня и моих людей нет такой роскоши, как выбор. Мы покойники, если Третий легион выследит нас, и покойники, если мы остановимся и дадим бой. Быть может, их кузнецам плоти и кровавым кудесникам и потребуется целая вечность на клонирование примарха, если это вообще удастся, однако я нанесу удар раньше и лишу их такой возможности. Если Саргон лжет, мы можем умереть на окраине Ока. Это риск, на который я согласен пойти.

Теперь, когда факты предстали в столь жестком свете, я начал понимать, почему Фальк не видит иного пути.

— Я пойду, — вновь подтвердил я. — Я с тобой.

Я чувствовал приближение головной боли. Меня так и подмывало установить ментальный контакт и общаться без помощи слов, в безмолвном слиянии разумов. Однако я слишком долго пробыл рядом с бездумными сородичами-рубрикаторами, упражняясь в психическом контроле на тех, кто не имел права сопротивляться. Чтобы вести настоящий спор с другими людьми, требовалось больше терпения.

Этот разговор о пророчестве доставлял наслаждение Ашур-Каю. Он смотрел моими глазами, и концентрация его была остра, словно отточенный клинок. Он готов был ухватиться за любую мелочь, подтверждающую возможность прорицания. Меня куда меньше привлекало это ненадежное искусство — скорее, меня занимала защита, которая изменила разум Саргона, а холодная искренность Фалька только усугубила мою тревогу.

— Мы живем в самой преисподней, — сказал я. — На каждого из нас, кто сохранил рассудок, приходится тысяча призраков и безумцев. Я в долгу перед тобой, Фальк. Я не верю этому оракулу, но я пойду с тобой.

Леор так и не успел согласиться или высказать несогласие. Ему помешали наши враги.

Они вынырнули из шторма. Красно-фиолетовые волны вздулись и потемнели от всплывающей смертоносной громады первого боевого корабля, пробивающегося сквозь эфирные тучи бури. Он приближался, содрогаясь, рассекая взбухающие валы, пока не ворвался в спокойное сердце шторма. За зубчатыми шпилями и пылающими двигателями тянулись дымные султаны эссенции варпа.

В воксе раздался предостерегающий крик Анамнезис. Гира беззвучно зарычала в моем сознании. По всей нашей объединенной флотилии помощники вызывали своих повелителей и предводителей, чтобы предупредить о неизбежном нападении.

С мостика «Его избранного сына» я не мог увидеть вражеские корабли. Я видел их на оккулусе «Тлалока» — видел, поскольку их видел Ашур-Кай.