Многие в экипаже были людьми, захваченными в рабство во время набегов в ходе войн легионов. Ниже них стояли сервиторы, а выше — звероподобные мутанты, урожай генных хранилищ Сорциариуса. Ночь за ночью по коридорам разносилось эхо их рева, сопровождавшего ритуальные схватки. Они сражались на нижних палубах, где смердело звериной шерстью и потом.

Чтобы добраться до Анамнезис, ушло почти два часа. Два часа переборок, медленно, со скрежетом открывающихся в режиме энергосбережения. Два часа трясущихся подъемных платформ. Два часа темных коридоров и песни варпа, терзающей металлические кости корабля. Когда корабль рассекал наиболее плотные из волн Ока, все хищное тело «Тлалока» натужно скрипело и по нему проходила дрожь.

Снаружи бушевал шторм. Нам редко приходилось реактивировать поле Геллера внутри Ока, однако эта область была больше варпом, чем реальностью, и за нами пылал океан демонов.

Я не обращал внимания на мелодию варпа. Прочие в нашем отряде утверждали, что во время самых жестоких бурь слышат голоса — голоса союзников и врагов, предателей и преданных. Я ничего подобного не слышал. По крайней мере, голосов.

Гира следовала за нами, периодически исчезая в тенях по собственной прихоти или из-за соблазна на что-то поохотиться. Моя волчица исчезала во мраке и возникала где-то еще из другой тени. Каждый раз, когда она сливалась с пустотой, незримые связывающие нас узы чуть ощутимо дрожали.

Мехари и Джедхор, напротив, вышагивали в безмолвном согласии. Я находил в их обществе мрачное удовлетворение. Они были надежными и верными спутниками, пускай и неважными собеседниками.

Порой я обнаруживал, что разговариваю с ними, как будто они до сих пор живы, обсуждаю свои планы и отзываюсь на их стоическое молчание так, словно слышу ответ. Я гадал, как расценили бы мое поведение еще способные дышать сородичи на Сорциариусе и страдает ли кто-либо еще из братьев подобной слабостью.

Чем дальше мы уходили в глубь корабля, тем меньше он напоминал овеянную скорбью крепость и тем сильнее — трущобы. Аппаратура становилась все более ветхой, а обслуживавшие ее люди — все более жалкими. Когда я проходил мимо, они кланялись. Некоторые плакали. Кое-кто разбегался, словно паразиты на свету. Им всем хватало ума не заговаривать со мной. Я не питал к ним особой ненависти, однако из-за постоянного зуда их мыслей рядом с ними неприятно было находиться. Они вели бессмысленную жизнь во тьме, рождаясь, живя и умирая рабами непонятных им господ на непонятной войне.

Нижние палубы опустошали циклы эпидемий. Во время большей части наших набегов мы просто охотились на рабов, чтобы пополнить ряды неквалифицированной рабочей силы. Раз в несколько десятилетий требовалось атаковать другой легион, чтобы заполнить палубы экипажа после очередной заразы, порожденной Оком. Око Ужаса было неласково к немощным и слабовольным.

Когда я добрался до просторных, связанных между собой помещений Внешнего Ядра, вокруг появилось некое подобие порядка. Громадные залы были заполнены сервиторами и облаченными в рясы культистами Бога-Машины. Все они суетились вокруг лязгающей машинерии, выстроившейся вдоль стен, прикрепленной к потолку и установленной в гнездах, вырезанных в полу. Здесь нам предстал обнаженный мозг «Тлалока», с венами из композитных кабелей и витых проводов и плотью из ветшающих черных стальных машин и ржавеющих железных генераторов.

Однозадачные рабочие бригады по большей части не обращали внимания на появление своего господина, хотя культисты-надсмотрщики кланялись и расшаркивались так же, как людское стадо на верхних палубах. Я ощущал их нежелание склоняться перед властью, которая не разделяет их трепета перед Омниссией, однако я не был к ним жесток. Пребывая здесь, они могли служить нуждам самой Анамнезис, а такой чести алкали многие в Машинном Культе.