Он неподвижно стоял на том же месте. Конверт был вскрыт. В руке его белело злосчастное письмо. Рука дрожала. У Виктора дрожала рука! С раскаянием и жалостью она вскинула на него глаза. Лицо Виктора было пугающей, меловой бледности. И оно застыло, закоченело, будто на пронизывающем ледяном ветру.

Нельзя допустить, чтобы кто нибудь из лейтенантов увидел Виктора таким!

Она попыталась загородить его спиной. Он не шелохнулся, ничем ей не помог. Тогда она решительно взяла его под руку и повела к выходу.

И опять надоедливый хор лейтенантов:

— Доктор, так рано? Будет еще концерт, потом праздничный ужин!

— Не могу. Я же с дороги, товарищи. Ноги не держат, так устала.

— Но завтра, мы надеемся… Завтра катание на катерах… Виктор, что же ты?

— Да, да, катера, завтра…

Лейтенанты церемонно проводили гостью до ворот. Еще несколько минут пришлось Виктору испытывать муки веселой бессвязной болтовни, а она страдала за него и вместе с ним.

— В гостиницу? — спросил он, когда они остались одни за воротами.

— На станцию автобусную. Я приехала из Алупки.

— А!

И все же он не смог сразу поверить в свое несчастье. Где то, видно, теплилась еще надежда. Он спросил отрывисто:

— Это правда — все, что там, в письме?

— Да, Витя…

— Зачем же ты приехала, не понимаю.

— Я боялась, что письмо не дошло. Я хотела тебя повидать, чтобы самой сказать и…

Но он не промолвил ни слова, пока они не добрались до станции.

Ночь была теплая, звездная, и на бульваре так пахло розами, что еще больше хотелось плакать. А ведь она не была тонкослезкой, далеко нет.

Автобуса пришлось ждать минут двадцать. И это были самые тяжелые минуты.

Виктор сходил за билетом, потом купил в буфете коробку папирос, хотя, помнится, во время своего приезда в ноябре не курил, а для нее принес пачку печенья.

— Ты же не ела целый день, — буркнул он.

Однако она не могла притронуться к угощению — ком стоял в горле. Зато Виктор дымил не переставая.

Они сидели в зале ожидания на скамье. Тягостное молчание длилось. Им не о чем было говорить! Несколько раз она пыталась объяснить, как все произошло, но тотчас же пугливо замолкала, наткнувшись, будто на стену, на его отчужденное молчание.

Вдруг он сказал все так же отрывисто:

— Где твой муж?

— В Алупке.

— Кто он?

— Врач. Мы учились на одном курсе.

— Это ты в него хотела — снежком?

— Не помню. Да, кажется, в него…

Длинная пауза. Потом негромко прозвучало в тишине:

— Останься!

Она так удивилась, что, подавшись вперед, заглянула ему в лицо.

— Останься, — повторил он по прежнему очень тихо и смотря куда то в сторону. — Не уезжай в эту Алупку.

— Совсем?

— Да.

— Но как я могу? Там же Олег.

— Ну и что? А здесь я…

Снова длинная неловкая пауза. Она услышала рядом не то смех, не то кашель, сразу прервавшийся.

— Это шутка, — сказал Виктор. — И она не получилась. Обычно шутки у меня получаются, но эта…

Как она ни крепилась, в конце концов не выдержала, начала хлюпать носом. И Виктору же пришлось ее утешать…

В автобусе, отвернувшись от всех, она уткнулась мокрым носом в стекло окна, за которым не было ничего, абсолютно ничего, только мелькающая черная пустота…

Олег проявил деликатность и выдержку до конца.