Размещался он в штольне, которую вырубили в крутом скалистом склоне, а потом пристроили к ней бункер с толстыми стенами и потолком.

Душно и сыро было там, внутри. Как в подлодке, которая долго не всплывала на поверхность. (Прошлой осенью довелось провести в такой около суток в автономном плавании.) Так же извиваются вдоль стен магистрали отопления, вентиляции, водопровода и многочисленные кабели связи. Так же много всяких приборов и механизмов. Так же впритык стоят столы и койки в каютах кельях, расположенных по сторонам узкого коридора.

С непривычки разболелась голова в этой тесноте и духоте, хотя вентиляторы вертелись как одержимые.

— Возьмете раненых — и ночью живенько из гавани, как пробка из бутылки! — сказали ей. — У нас тут не принято задерживаться.

Подчеркнуто небрежно, стараясь, чтобы не задрожал голос, она справилась у дежурного по штабу о лейтенанте Колесникове.

Ей ответили, что лейтенант находится на выполнении задания.

— Где? Нельзя ли узнать?

— Нет.

Но она проявила настойчивость, даже напористость, обычно не свойственную ей в личных делах.

— Скоро ли он вернется в Севастополь?..

— Да как вам сказать, товарищ военврач… Может, стоило бы и подождать. Но ведь вы с транспортом раненых, значит, торопитесь, уйдете ночью обратно в Поти.

— А если Колесников вернется до ночи?

— Непременно передам, что вы его спрашивали.

Что то темнит этот дежурный!

«Находится на выполнении…» Как это понимать? Несомненно, задание опасное. И сугубо секретное, судя по всему.

«Поразмыслим — исследуем»?..

Да, похоже на то. Недаром он пошел в разведчики — увлекающаяся, романтическая, нетерпеливая душа!

На его лице победоносная улыбка. Только что он разгадал уловку врага, отпарировал все его удары и, повергнув наземь, застыл над ним с поднятой шпагой. Именно таким представляла она Виктора — в позе фехтовальщика. Стремительные взмахи шпаги отбрасывают отблески на загорелое узкое лицо с пятнами румянца под скулами. И каждый взмах — это что то новое, неожиданное в его характере!

Она вышла из за скалы и перевела дух.

«Он жив — это главное. Иначе мне сказали бы о его смерти, а не об этой загадочной командировке. А если по военному говорить, то был жив на сегодняшнее число, на такой то час. — Мысленно она одернула себя: — Не привередничай! Во время войны и это хорошо».

Она миновала Приморский бульвар. Веселые лейтенанты, щеголяя принятой на флоте манерой, называли его, помнится, сокращенно Примбуль. (Как давно, как бесконечно давно это было!)

На месте клумбы с розами торчал счетверенный пулемет, упершись дулом в небо. Памятник затопленным кораблям напротив был поврежден — в штабе объяснили — одной из тех мин, которыми немцы начали войну на Черном море. А чуть подальше, там, где когда то была танцплощадка, высились под камуфлированной сетью стволы зенитной батареи. Прислуга сидела наготове на маленьких, похожих на велосипедные седлах.

Она засмотрелась на рейд. Море лежало гладкое, ярко синее, как драгоценный камень. Только оно, море, и осталось таким, каким было в первый ее приезд.

Сейчас начало апреля. В Севастополе должны цвести персики и миндаль.

Но они не успевали расцвести. Огнем сжигало их, душило черным дымом, присыпало сырой пылью. Правда, неподалеку от могилы Корнилова даже этой весной, говорят, цвело маленькое миндальное дерево. Упрямо цвело. Если бы ей не нужно было сегодня уезжать, она навестила бы его и поклонилась ему до земли. Это цветение было как символ надежды для всех, кто не позволял себе поддаться отчаянию.