– Она не далась.

– И Валентина тоже?

–До нее вообще дело не доходило. Спиной кое-что почувствовал и все.

Борис Петрович задумался. Если между Серафимой и Смирновым ничего не было, то изнасилование уже не пришьешь. Только попытку. А за попытку в Москве не пожалеют. И кинут на самое дно.

Смирнов пытался думать о Валентине. Ему было неловко, что все так получилось. Эта кровь… Хотелось к ней прикоснуться, попросить прощения. В ней было что-то такое. В ней было счастье. Где-то внутри. Небольшой такой сияющий слиточек. Небольшой, но весомый и дорогой.

– А давайте сыграем в карты? – прочувствовал Борис Петрович тему его размышлений. – На одну из них?

– Вы ставите женщин, а я что?

– Как что? Жизнь.

– Не хочу. У меня не встанет в этом контексте.

– Ну хорошо, тогда давайте на минет. Если вы выиграете, то Серафима, ну, или Валентина, сделают вам минет.

– Не хочу. Я эстет. По крайней мере, в вашем обществе.

– Вы плохо оцениваете ситуацию. Сейчас я вызову милицию, и вас посадят на восемь лет. Из тюрьмы вы выйдете дряхлым стариком с никуда не годной прямой кишкой и заискивающим взглядом.

– Ну и пусть. Напишу об этом книгу.

– Вы писатель?!

– Десять приключенческих книг написал. Четыре из них издано.

– Как интересно! – глаза Бориса Петровича зажглись. – Вы знаете, я тоже накропал книгу о жизни, но как-то не решился показать ее специалистам.

– О чем она? – Смирнов надеялся перевести разговор и ситуацию в более оптимистичное для него русло.

– Как бы вам сказать… Ну, вы хорошо знаете, что человеческие органы трансплантируют. То есть сейчас умерших людей практически полностью разбирают на составные части. Руки, ноги, сердце, почки, печень, даже мясо и так далее. И всем это кажется нормальным и, более того, полезным явлением. А в своей книге я развил эту ситуацию до предела – общество утилизирует своих почивших членов стопроцентно. И это считается нормальным, все довольны, хотя бы потому, что появился действенный механизм демографического контроля, основанный на оптимально применяемой эвтаназии, сокращено животноводство – коровы, овцы уже не вытаптывают природу, а домашняя птица, как, кстати, и буренки, не разносит всяческую опасную заразу. Более того, люди испытывают моральное удовлетворение, зная, что после смерти они будут востребованы, что они перейдут в кого-то своей плотью, и будут жить дальше… У Омара Хайяма на этот счет есть хорошие строки:

Когда умрем, наш прах пойдет на кирпичи,

И кто-нибудь себе из них хоромы сложит.

– А нет у вас в книге сцены "Киев. Очередь за окороком "Черномырдин""? – усмехнулся Смирнов. Он тоже любил развивать ситуации до предела.

Борис Петрович радостно засмеялся:

– Да, есть такая сцена! И еще сцена в столовой Белого Дома. Там раздатчица кричит: "Отбивная из Зюганова кончилась, остались только пельмени из Ростроповича с Вишневской" – Ростропович в завещании просил заморозить его в случае, если он почиет первым, просил, чтобы до конца быть с Галиной, чтобы в последний путь отправиться с ней в одном кулинарном ансамбле.

Смирнов сделал лицо восторженным, и Борис Петрович это оценил.

– Нет, знаете, Евгений Евгеньевич, с вами приятно разговаривать! Так во что мы будем играть? Преферанс? Покер? Дурак? Вы, наверное, предпочтете преферанс? Все геологи играют в преферанс.

– С болваном?

– Почему с болваном? С Виктором.

– За дурака меня держите? Играть на жизнь с вами и вашим верным телохранителем? Увольте!

– Ну, можно в покер…

– Не люблю я этот покер.