– Ты не знаешь, что вечная жизнь в одном неизменном качестве, в одном состоянии – это наказание.

В этом была его буддистская ересь. Лама-Будда, в молодости начитавшийся Гегеля, противоречил Гаутаме-Будде, пребывавшем в неизменном состоянии.

– Наказание?! – не поверил бледный и сухой человек, крепко держа кол сухой рукой.

– Да. Потому что жизнь в одном неизменном качестве, в одном состоянии вообще не жизнь, а если и жизнь, то жизнь прямой кишки. А когда ты узнаешь это, и узнаешь, что многие живут так, живут прямой кишкой, готовой высасывать соки из дерьма, я дам тебе возможность передать этот кол другому человеку.

– Спасибо, – сказал бледный и сухой человек, благоговейно погладив кол. – Но я вряд ли воспользуюсь этой возможностью.

Потом он ушел, радостный и счастливый, а Лама-Будда смотрел ему вслед и думал:

– А ведь через три с половиной луны он мог умереть от бубонной чумы. И через столетия переродится в великого царя Ашоку.

Потом Будда отряхнул прах с ног, поморгал, очищая глаза и ум от сухого и бледного человека, и стал Вселенной. То есть вернулся в нирвану.

Смирнов остался один. Ему стало нехорошо и одиноко. Он почувствовал, что если бы в свое время разбился в пропасти, то сейчас был бы, может быть, счастливым человеком…

"Счастливым человеком?! – что-то выпрямилось у него в спящей душе. – Каким это счастливым человеком? Счастливым голубым Васильевым? Начальником Чукотки Абрамовичем? Или президентом Бушем? Или Анастасией Волочковой? Или звездой Бетельгейзе? Да ну их на фиг! Толстая кишка, толстая кишка! Ну и пусть толстая кишка! Надо срочно прятать этот Буддин кол на дно рюкзака и мотать подальше от Анапы!

От волнения Смирнов проснулся. К счастью, вино еще оставалось (марочное, заначенное на случай) и скоро он над собой смеялся. Утром накатили злободневные мысли, и ночной кошмар забылся.

22.

Все утро дождь бесновался. Когда он пошел на убыль, Смирнов немедленно двинулся на автостанцию. По улице рекою текла вода, через две-три переправы ноги у него промокли до колен. На рынке, соседствующем с автостанцией, он переобулся, купил продуктов, а перед тем, как сесть в автобус до Утриша, попил пива с чебуреками.

За пределами Анапы было сухо и солнечно, и настроение поднялось. Выйдя из автобуса, он первым делом направился к винной лавке, отметить положительные изменения в погоде и в себе, а также запастись "Анапой" на вечер. Когда пришло время расплачиваться, обнаружилось, что расплачиваться нечем – кошелька в кармане не было. Огорченно выругавшись, он припомнил бледного и сухощавого мужчину, при выходе из автобуса напиравшего сзади. В кошельке было три тысячи – деньги на ежедневные расходы.

"Что делать? – задумался он, сняв рюкзак и на него взгромоздившись. – Возвращаться в Москву? В рюкзаке есть тысяча на билет. И конец отпуску, за три недели до его конца? Нет, надо что-нибудь придумать. Как Остап Бендер в Кисловодске.

– Плохо тебе сынок, да? По лицу вижу, что плохо, – встала перед ним молодая цыганка. – Дай, погадаю? Все скажу, и знать будешь, что делать.

Смирнов посмотрел критически. Потом улыбнулся и сказал:

– Я сам тебе погадаю. Хочешь, скажу, что с тобой будет в ближайшем будущем?

– Что?

– Не получить ты моих денег, вот что.

– Что, кошелек вытащили? – догадалась цыганка, сочувственно кивая.

– Да, – вздохнул Смирнов.

– Много?

– Три тысячи.

– И что теперь делать будешь?

– Что? Гадать буду.