Когда он поднялся на ноги, Тейр спросил с беспокойством:

– Может, заколотить дверь досками или как-нибудь еще закрыть вход сюда?

Монреале мрачно пожевал нижнюю губу, а потом обошел помещение, пряча испуг и осматривая все свидетельства некромантии со спокойной внимательностью человека, которому предстоит написать подробный отчет.

– А? Да нет… – Он собрал валявшиеся на столе бумаги и записи. – А вот это тут лучше не оставлять. Нет, Тейр, напротив. Эту комнату надо оставить открытой, с тем чтобы все солдаты, все горожане могли ее увидеть. Пусть свидетельства козней Вителли и Ферранте станут известны как можно большему числу людей. – Он помолчал. – Во всяком случае, всем тем, кто видел, как бронзовая статуя прошла по городу и сразила мечом двоих. По меньшей мере им.

Он повернулся на каблуках к Тейру и Фьяметте.

– Вы двое знаете, что было вами сделано, и мы еще обсудим это. Но позднее. Первые сообщения архиепископу, в курию и генералу моего ордена напишу я. А пока… не сомневайтесь, что о событиях этой ночи поползут всевозможные и самые невероятные слухи. Уповаю, что связаны они окажутся больше с Вителли, чем с вами. Вы понимаете?

Фьяметта неуверенно кивнула. Тейр покачал головой с искренним недоумением. Монреале поманил его к себе и понизил голос:

– Послушай, юноша. Ни в коем случае нельзя допускать, чтобы Фьяметту допросила инквизиция. В конне первого же дня они се сожгут только за ее слишком острый язычок, и других доказательств им не потребуется. Понимаешь?

– А-а… – Да, Тейр понял.

– Если любишь ее, помоги ей держать голову пониже, а рот на замке. Церковная политика – мое дело. Если понадобится… кое-кто мне кое-чем обязан, но Фьяметта должна стараться не наступать на ногу соседям и не выглядеть… особенной. Не то может оказаться, что я не сумею предотвратить последствия.

– Э… а выйти замуж и открыть мастерскую в доме отца… это сделает ее особенной?

– Нет. Это было бы превосходно. Вот открыть мастерскую, не выйдя замуж, было бы опасно.

Тейр повеселел:

– Я ей во всем помогу, отче, только бы она позволила!

– Лучше, юноша, будь готов помогать и во многом другом, если понадобится, – сухо бросил Монреале.

– От всего сердца, монсеньер.

Монреале кивнул Тейру и повернулся к двери. Тейр задержался и бросил последний расстроенный взгляд на принесенного в жертву молодого человека в запекшейся луже его же крови:

– Он стал… козлом отпущения за меня. Лука. Он обязан запомнить это имя, как надеется, что другие люди не забудут имени Ури.

Монреале пожевал губами.

– Да, в каком-то смысле… хотя умри ты вчера, это не спасло бы его сегодня вечером. Тем не менее ты каждое воскресенье будешь ставить ему свечу в монтефольском соборе и молиться о его душе.

– Да, отче, – сказал Тейр, слегка утешенный. Монреале кивнул, и они вышли следом за ним.

В верхнем, теперь опустевшем коридоре Тейр услышал слабый стон.

– Погодите… – Он бросился к последней темнице. Да, на соломе там лежало скорченное тело. – Почему эту дверь не открыли? Где ключ? – крикнул он.

Из комнатки стражи вышел пожилой горожанин, побрякивая связкой ключей.

– Нам сказали, что он помешанный. А когда придет сержант взять ключи?

– Я их возьму, – сказал Монреале, забирая у него связку. Ее он передал Тейру, который нагнулся над скважиной.

Сеньор Пия лежал один в темнице под тонким одеялом. Лицо у него было совсем землистым, остекленевшие глаза, казалось, не узнавали Тейра.